Лоренс Даррелл - Бунт Афродиты. Tunc

Возможно, скорее, глаза Джулиана читали и перечитывали эти спотыкающиеся строки, написанные рукой стареющего Флобера, потому что Джулиан наверняка был там. Он появился молча, без предупреждения, вскоре после полуночи, осторожно поставил свой портфель на пол. Взволнованная миссис Хенникер видела только похожую на летучую мышь фигуру в чёрном костюме и мягкой чёрной шляпе. Он поднёс палец к губам и жестом показал, что сам может последить за больной. Все было понятно без слов. Вздохнув, миссис Хенникер перешла к низкому дивану и тут же крепко заснула. Она заметила только одно: Иоланта не открывала глаз, но неожиданно её лицо задрожало, а рука медленно поползла по простыне навстречу маленькой, детской руке Джулиана. Так они и оставались: её лихорадочные пальцы лежали на его ладони. Конечно, я спросил, как он выглядел, но она отвечала что-то невразумительное; её впечатления были самые противоречивые. Смертельно усталый и старый, пепельное лицо, кратер потухшего вулкана; или ещё, большая трепещущая летучая мышь боли, держащаяся крыльями за металлический стул. Или ещё… Но все бесполезно, бесполезно. Когда действительно необходимо, Джулиан появляется, и человек знает об этом, но часто только после того, когда он уйдёт.

Ночь постепенно уступала молочной мути рассвета, белые клыки снежного пейзажа блестели в своём бесполезном великолепии. Природа ещё дремала, и даже Джулиан то и дело ронял голову на грудь. Должно быть, выйдя в очередной раз из забытья, он и ощутил её безвольную тяжкую неподвижность. Смерть, казалось, налила её пальцы свинцом, и он с трудом высвободил из-под них свою руку. Так все и было. Он сидел не двигаясь. Миссис Хенникер тихонько похрапывала. Он пристально вглядывался в белый профиль, которым она поворачивалась к нему с таким застывшим старанием. Даже когда сонная муха уселась ему прямо на глаз, он не мог пошевелиться.

Но последнего унижения, которое репортёры приберегают для подобных событий, избежать не удалось. каким-то образом тайна её местонахождения раскрылась. Больница была плохо приспособлена для защиты от шести десятков этих назойливых типов, особенно в такое раннее утро. Они ворвались во вращающиеся двери с вульгарной наглостью, свойственной их племени, сметя ошеломлённую дежурную сестру, глухие ко всяким протестам. Некоторые даже перелезли через балкон со стороны сада. Освещённая свечой тишина палаты была теперь нарушена их хриплым почтительным сопением, шарканьем их подошв, шипением вспышек и щёлканьем затворов фотокамер. Но даже сейчас Джулиан не двигался, сидел в изнеможении на стуле. И, как это ни странно, они не обратили на него внимания, поскольку никто не взглянул на него, не обратился с расспросами; и ни на одном из снимков, заполонивших газеты мира, не было и следа его присутствия — стул казался пустым. Что можно добавить? Запланированный выход из строя человеческого тела и так далее в том же роде. Миссис Хенникер все проспала и проснулась, только когда хлопнула дверь. Джулиан исчез. «Не повезло ей, — сказала она позже, — что полюбила тебя, ну никуда это не годилось, и тебе все равно было наплевать». Я больше не могу отвечать на подобные обвинения. Я измучен, ужас преследует меня. Я ни в чем не виновен — по сути, именно в этом моя настоящая вина. Позже в бульварной прессе довелось прочитать, что её могилу ограбили. Писали, что это дело рук её фанатов — действительно, фанаты ни перед чем не остановятся. Во всяком случае, вряд ли это мог быть Джулиан; и не обычные грабители, потому что её драгоценности не тронули. Хотя — волосы: волосы богинь высоко котируются. Она искала не союза сердец, а хрупкого союза надежд — но откуда Хенникер было знать это? Я чуть не задохся от её слов, сидел и смотрел на неё с таким чувством, будто проглотил жабу. Здесь очень тихо. Ом. Я сказал: Ом.

Несколько дней вялого одиночества в Афинах, когда я дожидался появления Кёпгена, совершенно измотали меня. Не знаю, почему мне казалось, что нужно увидеться с ним прежде… прежде чем сделать решительный шаг. Я следил за его излюбленной таверной; и тут та же тоска. Одно окно провалилось внутрь, вино отдавало плесенью. Вдова умерла, и дело продолжал её сын. Ночами я подолгу бродил по улицам… брутальными бархатными афинскими ночами с их резкой злобной музыкой и запахом ужаса преследуемых жертв. Я больше не могу записывать свои мысли, как будто кончилась катушка. Чёртов механизм в голове не крутится, его начало заедать, как мотор. И вдруг, бац, сегодня вечером я столкнулся с ним — Силеном в миниатюре в монашеском облачении. С лысинкой. Но никакого удивления при виде меня. Некоторое время мы сидели, пристально изучая друг друга; я заметил, что он прилично пьян, и поспешил догнать его в этом блаженном состоянии.

— Я знал, что ты вернулся.

Он кивает с видом мудрой совы и прикладывается к синей кружке.

— Хочешь услышать обо мне, мою историю.

Я действительно хочу. Мне любопытно, смутное возбуждение охватывает меня, потому что, несмотря на массу материала, касающегося Кёпгена, Авель почти ничего не может выдать мне, кроме пресловутых псевдоафоризмов.

— Об иконе там и прочем… всю эту небывальщину. Глаза у него заплясали, он опёрся спиной о белёную стену таверны.

— Господи, Чарлок, — сказал он. — Я в самом деле свободен. Вечность потратил, но добился своего и уволился по всем правилам. Свобода, приятель!

Я поднял кружку и чуть было не дал ему, чтобы он поставил её себе на голову, — так тошно было слышать этот бессмысленный набор из семи букв.

— Меня приняли очень хорошо, — продолжал он. — Но самое невероятное не это. Да, я нашёл наконец свою икону — и то, что я считал, так сказать, мистическим откровением, ждущим меня, оказалось самой прозаичной вещью, которую только можно вообразить. — Он от души рассмеялся. — К обратной стороне иконы было прикреплено завещание моего отца вместе с документами на нашу земельную собственность, национализированную Россией, — на тот случай, если когда-нибудь решат возвратить её нам.

— И тем не менее где она находится?

— Ещё одна фантастическая вещь — это Спиналонга.

— Остров прокажённых? Тот, что неподалёку от Крита?

— Тот самый. Когда Иокас сказал, где находится икона, я обратился к церковному начальству с просьбой перевести меня в тамошний монастырь, и, конечно, я нашёл её там. Это было совершенно невероятно. Но и это не все. Был там один старичок, из прокажённых, находившийся при смерти, и меня попросили проводить его в мир иной, как это полагается. Но он долго не умирал и по ночам бредил. Знаешь, он был англичанин, он рассказал мне — ты не поверишь! Что он был самим Мерлином.

— Как бы не так!