Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.

Когда Рудольф получал в кассе сдачу, у него мелькнула мысль взять билет и себе, но в противоположную сторону, до Нью-Йорка. Почему Томас должен первым уехать из дому? Но, конечно, никакого билета в Нью-Йорк Рудольф не купил.

Томас сидел на скамейке под деревом, вытянув перед собой широко расставленные ноги. Выглядел он совершенно спокойным, словно ничего особенного с ним не произошло. Рудольф огляделся вокруг и, убедившись, что на них никто не смотрит, протянул брату билет. Тот лениво взглянул на него.

— Спрячь, спрячь его, — быстро сказал Рудольф. — Вот тебе сдача — сорок два доллара пятьдесят центов. Насколько я понимаю, у тебя еще порядком останется после того, как ты купишь билет в Олбани.

Томас, не считая, сунул деньги в карман.

— У старика, наверное, кровь почернела, когда он доставал их из своего тайника. Ты случаем не видел, где он их прячет?

— Нет.

— Жаль. А то я мог бы как-нибудь темной ночкой вернуться и грабануть. Впрочем, если бы ты и знал, все равно бы не сказал. Не такой человек мой братец Рудольф!

Неподалеку от них остановилась маленькая двухместная машина. Из нее вышли девушка в голубом платье и высокий загорелый лейтенант военно-воздушных сил. Они поднялись на платформу, остановились и поцеловались.

— Поцелуй меня, дорогая, я бомбил Токио! — воскликнул Том.

— Чего ради ты паясничаешь?

— Послушай, ты уже с кем-нибудь переспал? — поинтересовался Томас. В словах брата Рудольф услышал эхо вопроса, заданного отцом в тот день, когда он ударил мисс Лено, и это возмутило его.

— А тебе какое дело?

— Никакого, — пожал плечами брат. — Просто я подумал, что, раз уж уезжаю надолго, может, нам не мешает поговорить по душам.

— Ну, если это тебя так интересует — нет, — натянуто ответил Рудольф.

— Я так и знал, — сказал Том. — На Маккинли-стрит есть одно заведение. Называется «У Алисы». Там можно взять за пять долларов приличную девчонку. Скажешь, тебя брат послал.

— Я о себе как-нибудь сам позабочусь, — ответил Рудольф. Он был на год старше Томаса, но тот вел себя так, что Рудольф чувствовал себя рядом с ним просто ребенком.

— А вот наша любимая сестрица занимается этим регулярно, — сказал Томас. — Ты это знаешь?

— Ее дело. — Но Рудольф был потрясен: «Гретхен… такая чистая, аккуратная, вежливая…».

— И догадайся — с кем? — продолжал Томас. — С Теодором Бойланом.

— Откуда ты знаешь? — Рудольф был уверен, что Том лжет.

— Я стоял у его дома и видел в окно, как он вошел в гостиную совсем голый, налил виски в два стакана и крикнул наверх, в спальню: «Гретхен, ты спустишься вниз или тебе принести виски наверх?» — Томас жеманно улыбался, подражая манере Бойлана.

— Но ты же не видел ее, — встал на защиту сестры Рудольф. — Может, это была не она.

— Сколько Гретхен ты знаешь в Порт-Филипе? — спросил Томас. — Кроме того, Клод Тинкер видел, как они ехали вдвоем на «бьюике» к Бойлану домой. Она встречается с ним у магазина Бернстайна в те часы, когда ей полагается ухаживать за ранеными в госпитале. Правда, может, Бойлана тоже ранило. Во время испано-американской войны.

— Боже мой, — прошептал Рудольф. — С таким страшилищем.

— Наверно, она что-то в этом находит? Это ей выгодно? — беззаботно сказал Томас. — Попробуй спроси ее.

— Ты говорил ей, что знаешь?

— Очень надо! Пусть себе получает удовольствие! Я подсматривал только ради смеха. Она для меня пустое место. — И он запел: — Тра-ля-ля, тра-ля-ля… Откуда берутся дети, мамочка?

Рудольф с недоумением смотрел на брата: откуда в нем так рано эта зрелая ненависть?

— Ну, мне пора. — Том встал. Они прошли на платформу, и, как только поезд остановился, Том вскочил на подножку.

— Послушай, — сказал Рудольф, — если тебе надо будет что-нибудь из дому, напиши. Я найду способ переслать.

— Мне отсюда ничего не надо, — отрезал Томас. Его бунт был окончательным и бескомпромиссным. По-детски круглое лицо сияло радостью, точно он ехал в цирк.

— Ну что ж, в таком случае желаю удачи, — неловко сказал Рудольф. Как бы там ни было, он все же его брат, и бог знает когда они теперь увидятся.

— Кстати, я тебя поздравляю — теперь вся кровать в полном твоем распоряжении. Тебе больше не придется мириться с тем, что от меня несет как от лесной зверюги. Смотри не забывай надевать на ночь пижамку. — Он повернулся и, не оглядываясь, прошел в вагон. Поезд тронулся.

Гретхен упаковывала чемодан. Старый потрепанный фибровый чемодан, в котором еще ее мать, приехав невестой в Порт-Филип, привезла свое приданое.

Напряженная атмосфера, воцарившаяся в доме и предвещавшая скандал, странное выражение в глазах отца, когда он вошел в гостиную и приказал Рудольфу идти с ним, — все это в конце концов подтолкнуло ее. Другого такого воскресенья, может, и не будет. Если уж уезжать, то лучше всего сегодня.

Она торопилась уйти до возвращения отца, хотя была готова к встрече с ним и знала, что сумеет сказать ему о том, что ее уволили и она едет в Нью-Йорк искать другую работу. Впрочем, сегодня его, пожалуй, можно не опасаться: когда он уходил с Рудольфом, у него был такой покорный, растерянный вид.

Ей пришлось перелистать почти все книги, прежде чем она нашла конверт с деньгами. Что за ненормальную игру затеяла с ней мать?! Когда-нибудь уж точно загремит в сумасшедший дом. Гретхен надеялась, что постепенно приучит себя жалеть мать.

Она вынесла чемодан в корр. Ей было отсюда видно, как мать сидит за столом и курит. На столе стояла грязная посуда с остатками обеда, а мать сидела, уставившись в стену, и курила.

— Мам, я собрала вещи и уезжаю, — сказала Гретхен, входя в комнату. Мэри медленно повернула голову, взглянула на нее мутными глазами и глухо спросила:

— К своему греховоднику уходишь? — Ее словарь оскорблений был довольно архаичен. Она выпила все оставшееся вино и была пьяна.

— Ни к кому я не ухожу. Меня уволили, и я еду в Нью-Йорк искать другую работу. Когда устроюсь, напишу.

— Блудница, — сказала мать.

Гретхен поморщилась — кто в тысяча девятьсот сорок пятом году еще помнит такие слова, как «блудница»? Но потом сделала над собой усилие и поцеловала мать в щеку. Кожа у матери была грубая, шершавая.

— Фальшивые поцелуи, — сказала мать, тупо глядя прямо перед собой. — Кинжал в букете.

Боже, какие книги она читала в молодости, подумала Гретхен, и вдруг ей пришло в голову, что мать родилась уже усталой и измученной и потому многое надо прощать ей. Она чуть помедлила, пытаясь отыскать в себе хоть каплю симпатии к этой пьяной женщине, сидевшей в клубах табачного дыма за неубранным столом.

— Гусь! — презрительно сказала мать. — Кто нынче ест гусей?

Гретхен беспомощно покачала головой, вышла в коридор, взяла чемодан и стала спускаться по лестнице.