Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.

Однако, когда он лег в их общую двуспальную кровать, Рудольф проснулся.

— Где ты был? — спросил он сонно.

— В кино.

— Ну и как?

— Ерунда.

Братья лежали в темноте и молчали. Рудольф отодвинулся подальше от Тома. Он считал унизительным спать с братом в одной кровати. В комнате было прохладно, Рудольф всегда на ночь открывал окно настежь. Уж кто-кто, а Рудольф обязательно делает все как положено. И спал он как положено — в пижаме. А Том — в одних трусах. По этому поводу у них раза два в неделю происходили споры.

Рудольф принюхался:

— Господи, от тебя пахнет, как от лесной зверюги. Что ты делал?

— Ничего, — ответил Том. — Не моя вина, если от меня так пахнет.

Не будь он моим братом, подумал он, я бы живого места на нем не оставил… Зверюга?! Ну что ж, раз они так о нем думают, он и будет зверюгой.

Том закрыл глаза и попытался представить себе, как солдат стоит на одном колене, а по лицу его течет кровь. Он видел эту картину совершенно отчетливо, но удовольствия уже не испытывал.

Его начала бить дрожь. В комнате было холодно, но дрожал он вовсе не поэтому.

Гретхен сидела перед маленьким зеркалом, которое поставила на туалетный столик, прислонив к стене. На самом деле это был просто старый кухонный стол, она купила его на распродаже за два доллара и перекрасила в розовый цвет. Баночки с кремом, щетка для волос с серебряной ручкой, подаренная ей в день восемнадцатилетия, три флакончика с духами и маникюрный набор были аккуратно расставлены на чистом полотенце, постеленном вместо дорожки.

От матери Гретхен унаследовала очень белую кожу и синие с фиолетовым отливом глаза, а от отца — черные прямые волосы. Гретхен была красива. «Я в твоем возрасте была тоже красавицей», — часто повторяла мать, убеждая Гретхен следить за собой, чтобы не «увять», как она говорила. Мать не читала ей нотации о том, как вести себя с мужчинами, — она верила в ее «добродетель» (это слово мать тоже любила повторять), но все же, пользуясь своим влиянием, заставляла носить просторные платья, скрывавшие фигуру. «Зачем напрашиваться на неприятности? Они сами не заставят себя ждать», — утверждала она.

Однажды мать призналась Гретхен, что в юности хотела стать монахиней. После того, что случилось сегодня, я и сама бы, пожалуй, ушла в монастырь, с горечью подумала Гретхен. Если бы верила в бога.

Сегодня, как обычно сразу после работы, она поехала в госпиталь, где добровольно дежурила пять вечеров в неделю: разносила раненым книги и журналы, читала письма тем, у кого повреждены глаза, и писала за тех, у кого ранение в руку. Работала бесплатно, но зато чувствовала, что приносит хоть какую-то пользу. Честно говоря, ей даже нравились эти дежурства. Раненые были послушными и благодарными, совсем как дети. В госпитале она была избавлена от похотливых мужских взглядов и назойливых домогательств, которые ей приходилось терпеть в течение всего рабочего дня на службе.

Конечно, многие сестры и сиделки вовсю крутили любовь с докторами и легко раненными офицерами, но Гретхен с самого начала дала всем понять, что она не из таких. Чтобы раз и навсегда оградить себя от приставаний, она вызвалась дежурить в переполненных палатах для рядовых, где практически невозможно было остаться с кем-либо наедине более чем на несколько секунд. Вообще с мужчинами Гретхен была приветливой и разговорчивой, но даже мысли не допускала о какой-то вольности с их стороны. Впрочем, иногда на вечеринках или по дороге домой после танцев она позволяла поцеловать себя, но неловкие прикосновения парней не вызывали в ней никаких эмоций, более того, казались ей бессмысленными, негигиеничными и даже смешными.

В школе никто из ребят не интересовал ее, и она презирала девчонок, сходивших с ума по футболистам и парням с собственной машиной. Все это представлялось ей глупостью. Единственный мужчина, о котором она иногда думала как о возможном любовнике, был мистер Поллак, учитель английского языка, пожилой человек лет пятидесяти с взъерошенными седыми волосами, читавший в классе Шекспира тихим, проникновенным голосом. Его она еще как-то представляла себе в роли возлюбленного, ласкающего ее нежно и печально. Но он был женат и имел двух дочерей ее возраста.

Однако Гретхен не сомневалась: рано или поздно с ней должно произойти что-то необыкновенное и захватывающее — пусть не в этом году и не в этом городе, но обязательно произойдет.

В палатах тускло горели ночники. По распорядку раненые уже легли спать. Как всегда, прежде чем уйти, Гретхен попрощалась с Толбетом Хьюзом. Его ранило в горло, и он лишился речи. Толбет был самым молодым в палате, и Гретхен жалела его больше всех. Ей хотелось верить, что ее прикосновение, ее улыбка и пожелание спокойной ночи скрашивают ему долгие бессонные часы до рассвета. Выйдя из палаты и что-то мурлыча себе под нос, она начала наводить порядок в общей комнате, где обычно раненые читали, писали письма, играли в карты, в шашки и слушали пластинки. Она любила эти последние уютные минуты в конце дежурства, когда госпиталь спал и она оставалась совсем одна. Прожив всю жизнь в тесноте, здесь, в этой просторной бледно-зеленой комнате с удобными мягкими креслами, Гретхен чувствовала себя хозяйкой элегантного дома, наводящей порядок после успешно прошедшего званого вечера. Закончив уборку, она собралась уходить, как вдруг в комнату, прихрамывая, вошел высокий негр в темно-бордовом халате, надетом поверх пижамы.

— Добрый вечер, мисс Джордах, — сказал он. Его звали Арнольд. Он находился в госпитале уже давно, и Гретхен хорошо его знала. В отделении, где она работала, было всего два негра. Обычно они держались вместе, и сегодня она впервые увидела Арнольда без его приятеля. Гретхен относилась к раненым неграм особенно внимательно. Арнольда ранило во Франции. Осколком снаряда, попавшего в грузовик, который он вел, молодому негру раздробило ногу. Арнольд родился в Сент-Луисе, там же окончил среднюю школу. У него было одиннадцать братьев и сер.

В госпитале в свободное-от лечения время он читал — читал все, что попадалось под руку. Иногда Гретхен снабжала его книгами. Она сама много читала, и последние два года на ее литературные вкусы большое влияние оказывали католические увлечения мистера Поллака.

— Добрый вечер, Арнольд, — приветливо улыбнулась она. — Что-нибудь нужно?

— Нет, просто не могу заснуть. Увидел здесь свет и решил: пойду-ка поболтаю с нашей очаровательной девочкой мисс Джордах. — Он улыбнулся, сверкнув прекрасными белыми зубами. В отличие от других Арнольд всегда называл ее по фамилии, а не по имени. Он был очень черным и очень худым — халат висел на нем. Гретхен знала, что ему сделали не то две, не то три операции, чтобы спасти ногу, и ей казалось, она видит вокруг его губ страдальческие складки.