Том Роббинс - Новый придорожный аттракцион

Бедняжка, неужели сделанные Перселлом открытия так расстроили ее? А может, всему виной его, Маркса, убежденность в том, что Церковь переживает сейчас не лучшие времена? Как оказалось, его псевдонаучные домыслы здесь ни при чем. Просто, выглянув в окно спальни, Аманда заметила – как раз под южным выступом гигантской венской сосиски – бабочку-монарха, первую за весь год.

Уж не знамение ли это?

– Я понимаю, – произнес Маркс Марвеллос, – что для тебя в жизни главное – это стиль, форма.

Аманда вздохнула. Ей снова брошен вызов. Нет, что еще хуже, ее прервали за ее обычным занятием по средам – выпечкой хлеба. И как всегда, Аманда простила Марксу его бесцеремонность.

«Маркс Марвеллос сейчас занят пересмотром ценностей, – рассудила она, – и по мере того, как он отбрасывает старые ценности, его разум все сильнее приближается к абсолютному смыслу». Аманда надеялась, что именно так оно и есть. Не хотелось бы, чтобы он оказался очередным упертым интеллектуалом, дергающим из упрямства край космического занавеса, и все с одной целью – разоблачить призрак прогнившего женского (конечно же, иррационального!) мистицизма, который, несомненно, за ним скрывается. Аманде не хотелось, чтобы смотритель их придорожного зверинца оказался той же породы, что и эти типы, почитывающие на досуге «Тайм», для которых любой трансцендентальный опыт сродни хэллоуинскому розыгрышу, но которые мелким бисером рассыпаются перед любым епископом, случись им повстречать такового на каком-нибудь приеме.

Что касается Маркса Марвеллоса, то он пока еще не питал особого интереса к «смыслу смысла». «Науку не интересуют цели, – неустанно утверждал он. – Посмотрите вон на те звезды над головой. С какой стати я должен задаваться вопросом об их назначении или рассуждать об их смысле? Возраст, положение, размер, скорость, расстояние до Земли, химический состав – вот и вся информация, которую я могу получить и которая мне нужна. Все остальное по определению будет туманным и расплывчатым. Когда мне известно, из чего состоит тот или иной объект, как он ведет себя, тогда мое любопытство в общем и целом удовлетворено».

Да, Маркс Марвеллос считал себя объективным исследователем объективного мира. По его убеждению, из миллиарда аспектов нашего всеобщего опыта лишь те имеют отношение к «реальному миру», которые способны дать нам количественные характеристики того или иного явления. Тем не менее он полагал, что религиозное чувство человека (по большей части иллюзорное) имеет свой материальный аналог. Именно эта убежденность вкупе с его стремлением познакомиться с количественными законами религиозных феноменов и привела Маркса в придорожный зверинец. Вот почему, несмотря на весь его материалистический взгляд на звезды, в его дневнике появилась дословная запись слов Аманды о том, что «звезды – это всего лишь проекции человеческой души, своего рода прыщики нашей совести. И одновременно они действительно существуют».

Вполне возможно, что Маркс также записал ее слова относительно стиля.

– Наверное, стиль, или форма, привлекает меня потому, что понятие содержания – это весьма сложное для меня понятие, – сказала она, скатывая тесто в булки. – Если вычесть из объекта все качества, которыми он обладает, то что останется? После того, как вы вычтете из звезды ее возраст, положение, размер, скорость, расстояние до Земли и химический состав, то от нее останется разве что только дырка в небе – или что-то еще? Например, этот кусок теста на столе обладает следующими свойствами: он мягок, податлив, бел, влажен, гладок и прохладен на ощупь. Но что он такое в целом? Что это за объект такой, который обладает такими качествами? Этому трудно дать определение. Вот почему, как мне кажется, понятие содержания следует заменить понятием формы. – Она остановилась, чтобы убрать с лица локон, от чего на ее щеке осталось мучное пятно. – К тому же я всего лишь воспроизвожу голоса. Точно так же, как дети в школе механически воспроизводят заученные фразы. Как река воспроизводит уклон русла, как кишечные газы воспроизводят содержимое желудка.

– Аминь последним твоим словам, – откликнулся Маркс, – аминь и еще раз аминь. А не приходило ли твоим голосам в голову, что содержание накладывает ограничения на форму, более того, определяет форму? Вот ты веришь в астрологию. В таком случае для тебя содержание – это каким образом и в какой мере цвет, свет и электромагнитное излучение звезд определяют наши личные качества. Но тут я вынужден сказать, что все это чушь собачья, потому что человеческое тело излучает в лучшем случае одну двухтысячную часть вольта, и как, позвольте спросить, на этот мизер способно повлиять магнитное поле звезд или планет? Однако независимо от того, разделяет кто-нибудь астрологические либо более рационалистические воззрения, например, положения генетики или бихевиористской психологии, ему придется признать, что в нашей жизни присутствует некая предопределенность. Содержание присутствует еще до того, как мы начинаем его замечать, от него нам никуда не деться, вот и получается, что стиль, форма – это всего лишь внешнее выражение содержания. Скажи мне, что я прав, и я тотчас пойду и встану за прилавок торговать сосисками. Ну скажи, ведь ты такая хорошенькая с мукой на щеках. Ты напоминаешь мне Джулию, Дитя Духов.

Аманда поставила булки в духовку и вздохнула.

– Мне нет нужды выбирать между астрологией и генетикой, потому что я не вижу между ними противоречия. Влияние и той, и другой на человеческое существо столь сложно, столь парадоксально, что вряд ли его можно объяснить в рамках какой-то одной области знания. Как-то раз, когда мне было двенадцать лет, мне довелось наблюдать, как паук пьет воду. Неужели ты думаешь, что это никак не повлияло на мою жизнь?

Она принялась ополаскивать миску из-под теста, и ее пальцы играли в воде, как вереница дельфинов.

– Все те, кому не дает покоя идея свободы, подлинной свободы – я не имею в виду свободу громко употреблять на людях слово «говно», или критиковать правительство, или молиться тому богу и в той церкви, в какой тебе хочется, а свободу быть свободным от любого языка, правительства или бога, – что ж, им ничего не остается, как при помощи формы изменить содержание. И если форма прекрасна, если она подвижна и одновременно совершенна, то тогда мы сможем воссоздать самих себя или, вернее, тогда мы сможем воссоздать внутри нас Бесконечный Кайф. Мы будет жить выше содержания, будем парить над предсказуемыми реакциями, социальным программированием и наследственными механизмами, пропуская сквозь себя частицы цвета и электричества или при желании удерживая их в себе, превращая их в часть наших действий. Вот что мне сказали голоса. Они сказали мне, что форма – это то, что человек носит внутри себя, а не выставляет напоказ. А я люблю выставлять.