Ирвин Шоу - Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов)

Эндерс, лишившийся от избытка впечатлений дара речи, сидя на кровати рядом с этой молодой женщиной — у нее умопомрачительная грация, и она так похожа на Грету Гарбо; может задержать шоу на десять минут из-за аплодисментов публики после своего особого танцевального номера; она активно гастролировала по всей стране, от края и до края, — усердно напивался в компании с ней, внимательно следил за каждым ее движением, — следил с надеждой, восхищением, нараставшей пламенной страстью.

— Вы, конечно, можете задать мне вопрос, — продолжала мисс Зелинка, — что такая знаменитая персона, как я, делает в этой крысиной норе. — И подождала от него этого вопроса.

Но Эндерс лишь молча, возбужденно потягивал виски.

Она похлопала его по руке.

— Вы очень приятный парень. Из Айовы, вы сказали? Вы родом из Айовы?

— Да, из Айовы.

— А-а, кукуруза, — продемонстрировала свои познания мисс Зелинка. — Там ее все выращивают. Я как-то проезжала через ваш штат на пути в Голливуд. — Половина виски в ее стакане уже исчезла.

— Вам приходилось сниматься в кино? — робко поинтересовался Эндерс, еще под впечатлением от всего услышанного: еще бы — сидеть на одной кровати с женщиной, побывавшей в Голливуде!

Мисс Зелинка невесело рассмеялась:

— Голливуд! — И выпила все до дна. — Нет, вы не найдете моего образа в картинах Грамана, да в них никто и ни черта не смыслит. — Опять резким жестом схватила бутылку.

— Просто мне показалось, — развивал затронутую тему Эндерс, задышав еще глубже, так как в эту секунду она прислонилась к нему, — что вы можете блеснуть в любом фильме. Вы так красивы, и у вас чудесный актерский голос.

Мисс Зелинка снова засмеялась, потребовала:

— Ну-ка, поглядите на меня!

Эндерс поглядел.

— Я вам кого-нибудь напоминаю?

Он кивнул.

Мисс Зелинка с мрачным видом выпила еще.

— Я похожа на Грету Гарбо, — констатировала она. — Никто этого не станет отрицать, верно? Я не тщеславлюсь, когда твердо заявляю: стоит мне захотеть, и на фотографии меня никто не отличит от этой шведки. — Она с удовольствием потягивала виски, разгоняла языком во рту и медленно проглатывала. — Женщина, похожая на Грету Гарбо как две капли воды, в Голливуде пятое колесо к телеге. Вы понимаете, что я имею в виду?

Эндерс сочувственно кивнул.

— Это не что иное, как повисшее надо мной проклятие. — Слезы застлали ей глаза, как туман застилает собой поверхность реки. Она резко вскочила и, отчаянно качая головой, неслышно заходила по комнате — как актриса ходит по сцене, играя сложную трагическую роль. — Я не жалуюсь на жизнь. Я хорошо устроена. Живу в двухкомнатных апартаментах на двенадцатом этаже отеля на Семьдесят пятой улице; окна выходят на парк. Все мои сундуки, все мои баулы сейчас там. С собой я захватила лишь несколько личных вещей, пока не завершатся репетиции. Семьдесят пятая улица — это Истсайд, очень далеко отсюда; а когда репетируешь музыкальную комедию, надо быть наготове двадцать четыре часа в сутки. Таковы требования Шубертов. У меня двухкомнатный номер-люкс в отеле «Чалмерс», очень дорогой, но это слишком далеко от Пятьдесят второй улицы. — Налила себе еще немного виски, и Эндерс заметил, что бутылка уже почти пуста. — Да, да, — говорила она, тихо что-то напевая, словно стакан в ее руках — это микрофон. — Я неплохо поработала — танцевала по всей стране, в самых эксклюзивных ночных барах, — в общем, была заметной фигурой в мире шоу-бизнеса. На меня большой спрос. — Села, подвинулась к нему, тело ее мягко, ритмично раскачивалось в такт словам: — Сиэтл, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт… — одним глотком покончила с виски, и глаза ее затянуло последней, плотной пеленой тумана, а голос стал гортанным и хриплым, — Майами, Флорида… — Теперь она сидела неподвижно, как статуя, пелена на глазах вдруг растаяла, превратилась в слезы, и они медленно покатились по щекам.

— Что случилось? — встревожился Эндерс. — Может, я допустил какую-то неловкость?

Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру. Бросившись на кровать, она зарыдала.

— Майами, Флорида… — слышались ее рыдания, — Майами, Флорида…

Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.

— Я танцевала в «Золотом роге» в Майами, штат Флорида, — плача, рассказывала она. — Турецкий ночной клуб, очень дорогой.

— Почему же вы плачете, дорогая? — Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово — «дорогая».

— Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — Эндерс нежно держал ее за руку.

— Это произошло в январе тридцать шестого. — Голос мисс Зелинка сильно дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее всяких надежд, разбила ей сердце, — таким бывает отзвук, когда рассказывают о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не помнит. — Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танца — задний мостик. Был там один лысый тип… Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза станкостроителей, — в клубе постоянно толклись участники этого конгресса; этот тип как раз тоже носил специальный значок. — Голос ее постоянно прерывался от обиды, слезы все лились. — Я не забуду этого лысого сукина сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки нет — только дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он… наклонился надо мной, воткнул мне в пупок оливку и… густо посыпал ее солью.

Мисс Зелинка вдруг перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку, судорожно сжимая руками одеяло; плечи ее вздрагивали под серой хлопчатобумажной тканью платья.

— Все из-за карикатуры. Этот болван увидал в каком-то магазине такую карикатуру, и она ему втемяшилась в голову. Одно дело — карикатура в журнале, другое — все это испытать на себе. Боже, какое унижение пришлось мне перенести! — глухо говорила она, содрогаясь от рыданий. — Как только я вспоминаю об этом унижении — мне хочется умереть… Майами, штат Флорида…

Эндерс видел, что все покрывало у ее лица пропиталось слезами, густо измазалось тушью и помадой. Чувствуя к ней искреннюю симпатию, жалея, он обнял ее за талию.

— Я требую-у, чтобы ко мне все относи-ились с до-олжным уваже-ением! — завывала мисс Зелинка. — Меня воспитали в хорошей семье — разве я не заслужила уважительного к себе отношения? Ну а этот лысый толстяк со значком, участник этого конгресса… профсоюза станкостроителей… Думаете, он понимал, что делал? Наклонился надо мной, воткнул мне в пупок большую оливку, словно яйцо в подставку, и посыпал солью, словно готовился позавтракать… Вокруг все смеялись, просто заливались смехом, — все, даже музыканты оркестра…