Ольга Лукас - Тринадцатая редакция

Если летучки, посвящённые официальной деятельности Тринадцатой редакции, всегда проходят в одно и то же время (в 10 часов утра, в понедельник), в одном и том же месте (в «летучешной», в остальное время исполняющей роль личного кабинета Даниила Юрьевича), то насущные вопросы, касающиеся всеобщего дармового счастья, обсуждаются как бы между прочим, как бы невзначай, случайно, то в одном кабинете, то в другом, то в приёмной, а то и вовсе в коридоре – место не имеет значения, главное, не забыть выставить защиту!

На этот раз Шурик с Денисом пришли как раз вовремя для того, чтобы не пропустить одну из таких спонтанных летучек.

– А вы, кажется, подружились! – воскликнула Наташа, одобрительно глядя на Дениса и Шурика. – А то Даниил Юрьевич уже справлялся, как оно.

– Оно – отвратительно, но при этом отчего-то живописно, – признался Денис, и Шурик сразу понял, что он имеет в виду «Петушки», а Наташа ничего не поняла, поэтому решила перейти к делу: неожиданно посерьёзнела, ударила мизинцем правой руки об указательный палец левой – это означало, что она ненадолго выставляет защиту, – и коротко пересказала прибывшим, что тут без них творилось.

Иногда бывает так, что для счастья человеку не хватает самой малости: лечь да помереть. Их немного, таких людей, но они есть. Слишком слабые для того, чтобы самостоятельно свести счёты с жизнью, они ждут, когда она доконает их сама, и всячески подставляются, нарываются, но, как правило, только дразнят смерть, а по-настоящему её не привлекают. Для шемобора исполнить самое заветное (оно же – последнее) желание такого человека вдвойне приятно: тело убил и сразу же душу прибрал к рукам, ничего врагу не оставил, а вот мунгам приходится труднее – просто в силу несколько иной изначальной расстановки приоритетов. Конечно, в каждой команде есть профессиональные убийцы, вроде сестёр Гусевых, но почему-то считается, что исполнять последнее желание (предварительно заверенное в десятке бюрократических мунговских инстанций, неоднократно изученное и перепроверенное тамошними крючкотворами) должны другие сотрудники. Каким-то образом якобы им это полезно. Знать бы только – каким, хотя начальству, конечно, виднее.

Два месяца назад Лёва, во время очередного безумного рейда по кабакам, наткнулся на Виктора Васильевича. На вид это был сморщенный, неопрятный старичок – когда привычное жжение в мочке левого уха подсказало Лёве, что где-то рядом бродит носитель желания, он и не сразу понял, кто его сегодняшняя цель. На самом деле Виктору Васильевичу было слегка за сорок, и ещё год назад это был вполне чистый, цветущий мужчина, хотя и слегка забитый, как маленькая нервная собачонка, вечно поджимающая хвост в ожидании пинка. Мать, превратившая его в этакую ручную левретку, впрочем, считала, что сделала для Витеньки всё, что могла, – и он был с ней полностью согласен. После её смерти его блеклая, но по-своему уютная и прежде беззаботная жизнь превратилась в ад. Это затравленное существо, с которым Лёва раздавил «по маленькой», могло говорить только о маме и о том, как рано или поздно они воссоединятся и им снова будет хорошо. Даже неунывающего и в целом равнодушного к бедам и горестям посторонних людей Виталика передёрнуло, когда он выслушивал эту историю, расшифровывая информацию с контакта, принесённого Лёвой.

Ещё в прошлую пятницу от верховного начальства пришло долгожданное предсказание судьбы для Виктора Васильевича: уснёт в ванне и захлебнётся. Как ни рвались в бой Галина с Мариной, уверяя, что они это дело так обставят – никто не подкопается, но шеф был неумолим: «Вот когда надо будет с настоящим противником бороться – тогда вам и карты в руки. И деньги. И два ствола в придачу. Недолго нашему сектору без личного шемобора куковать, скоро прилетит какой-нибудь гастарбайтер на голубом вертолёте, вот ему вы кино и покажете. А с этим пусть молодёжь разбирается». Среди «молодёжи» все были необстрелянные, неопытные, так что в итоге – по каким-то своим соображениям – шеф передал задание Лёве. «Ты так часто орёшь, что всех бы убил, дай тебе только волю, ну так попробуй, каково это – убивать. Волю я тебе даю», – вместо напутствия сказал он.

– Всё, Лёва его утешил, – вздохнула Наташа, не называя по имени жертву, как будто из суеверия. – Хотел напиться тут же – ну представляете, человека пришлось убить, я бы, наверное, тоже, выпила… Что-нибудь крепкое… А он не успел заказ сделать, как почувствовал носителя. Так и не выпил, зато контакт ему присобачил, а это, Лёва говорит, был совершенно особый носитель, изворотливый и догадливый. Но Лёва ведь – профессионал!

Наташа тоже мечтает поскорее стать настоящей Разведчицей, но пока что ей не хватает главного: ощущения. Того самого, которое у Лёвы выражается в весьма неприятном покалывании в области мочки левого уха.

– Изворотливый и догадливый носитель – это же в два раза интереснее, чем неизворотливый и недогадливый, – осторожно сказал Шурик. – Виталик уже расшифровал данные?

– Они с Лёвой и Цианидом как раз у него в кабинете засели, не знаю ещё, – ответила Наташа и старательно стукнула указательным пальцем левой руки по указательному же пальцу правой: мол, всё, защиту снимаю, не болтайте тут лишнего!

– Ну что, Денис, пойдём знакомиться с нашими, – дёрнул практиканта за рукав неугомонный Шурик. – Сейчас я тебе покажу! Всех покажу!

Денис не совсем понял, о чём говорят его будущие коллеги: информация, искаженная защитой, воспринимается посторонними людьми наиболее привычным способом, поэтому «расшифровывающий данные Виталик» превратился в переводчика, бьющегося над сложным текстом.

Сказать, что сам Виталик неприятно его поразил, будет скорее преуменьшением, чем преувеличением. Нестриженный парень, в съехавших на кончик носа очках, которые он то и дело пытался вернуть на место, встряхивая головой, как морской котик, отбивающий брошенный ему дрессировщиком мяч, сидел на столе, подвернув под себя ноги, размахивал длинными руками и жонглировал – бумагами, только что извлечёнными из принтера, бутербродом с маслом и сыром, от которого он периодически откусывал, и диском с какой-то игрушкой, которую он пытался рекламировать собеседникам в паузах между разговором о делах и пожиранием бутерброда. Взъерошенный Лёва, в расстёгнутой на груди рубашке, курил сигарету за сигаретой, пепел стряхивал в пустую пивную бутылку, туда же запихивал окурки. Он был зол, трезв и вслух желал, чтобы этот новый «носитель» тоже оказался смертником – тогда бы Лёва его задушил собственными руками, и без всяких терзаний, и без ухищрений, каковыми сопровождалась инсценировка гибели бедного Виктора Васильевича.

Дальнюю стенку подпирал Цианид, как всегда сосредоточенный, аккуратный и прилизанный, – вот кого бы придушить в первую очередь.