Юрий Нагибин - Любовь вождей

За время своей службы у Берии Иван Сергеевич нагляделся на красивых женщин, но все они казались горняшками рядом с Ариадной Петровной. У нее была царственная осанка, а двигалась она плавно, словно под водой. Ее фисташковые глаза, когда она приспускала веки, становились лиловыми. И мужчине, на которого падал взгляд этих переливающихся глаз, хотелось немедля совершить подвиг. Она была аристократка, дочь финляндского генерал-губернатора. Видимо, это обстоятельство, равно и то, что первый муж был расстрелян как враг народа, заставило ее укрыться под крылом дуботола Бекаса.

Ивану Сергеевичу было приказано доставить бывшую маршальшу в дом на Вспольной. Она не выразила ни удивления, ни смятения, будто ждала этого вызова. Только спросила с улыбкой, медленно раздвинувшей ее темные, незнакомые с помадой губы: «С вещами?» Он смешался: «Нет, нет, какие вещи… зачем?» — «Можно мне попрощаться с дочерью?» — «Зачем?.. Вы же ненадолго». Оказалось, навсегда.

В первый и последний раз Берия пригласил Сталина. Они вдвоем всю ночь занимались Ариадной Петровной, а наутро, когда прощались в кабинете, Берия спросил: «Продолжение следует?» Сталин отрубил: «Ликвидировать!» Иван Сергеевич прибирал в ванной комнате и, белый от ужаса, слышал весь разговор. «Кому она мешает?» — спросил Берия. «Некрасиво старым большевикам развлекаться с женой врага народа». — «Бекас — враг народа? Просто старый дурак». — «А ты молодой дурак. Я о первом муже — расстрелянном. И отец у нее губернатор. Может, тебе все равно? Твое дело. А вождю народов это ни к чему». — «Я все же не понимаю…» — «То-то и оно. Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы». Сталин говорил спокойно, медленно, как бы расставляя знаки препинания, но Иван Сергеевич почувствовал в его голосе угрозу. И Берия это почувствовал. Проводив Сталина, он вызвал успевшего спастись из ванной Ивана Сергеевича: «Поставить на хор и в пропускник!» Пытаясь сохранить Ариадну Петровну, Берия дал слабину и сейчас хотел реабилитировать себя в беспощадных глазах вождя. То, что Сталину будет все известно, не вызывало сомнений.

Вспоминать об этом Иван Сергеевич не любил, но не было у него слаще и пронзительнее воспоминаний. Он прошел вторым после печника Николаши. Женщина лежала как мертвая, но нутро ее было насыщено электричеством. Ивану Сергеевичу казалось, что он или умрет, или закричит страшным голосом, или заплачет. Его пришлось стаскивать, он был почти без памяти. А вот Ариадна Петровна, когда все кончилось, оказалась в полной памяти. «Вставай!» — сказали ей, и она встала. Мокрая от чужих трудов, но сохраняющая странное достоинство. Все происшедшее словно бы ее не касалось. В каком-то смысле так оно и было. Она спросила ровным голосом: «Теперь куда?» Она все знала…

И вот опять «пропускник». Тогда было понятно, так хотел Сталин, а сейчас зачем? Чем опасны Хозяину эти жалкие девчонки, к тому же из цыганского закута, не имеющего связи с остальным городом? Иван Сергеевич не мог тогда знать, что и тут не обошлось без Сталина. Впоследствии кое-что приоткрылось.

Берия должен был ехать на доклад к Сталину вместе с академиком Курчатовым. Вождь интересовался, как обстоит дело с атомной бомбой. Он позвонил, чтобы получить подтверждение вызова. «Академик уже здесь, — сказал Сталин тем тягучим голосом, который появлялся у него, когда он делал гадость. — Ты нам не нужен. Мы немножко сами разбираемся». И положил трубку. Не нужен… Вот те раз! А кто курирует бомбу и всю атомистику? Сами разбираемся!.. Большой специалист — «Занимательную физику» с трудом одолел. Чего он хочет? Оттереть его, присвоить себе весь успех. Обычная манера. Он отнял Гражданскую войну у Троцкого, Отечественную у Жукова, отберет у него бомбу. А может, Курчатов интригует? Зря он предпочел этого бородача Алиханову. Тот бескорыстный, отвлеченный, рассеянный, настоящий ученый, а этот пробивала, ловкач, карьерист… У него, кажется, больное сердце?.. Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы. С Курчатовым он разберется. Потруднее со Сталиным. Что-то ты задумал, генацвале, будем на страже. Вот уж не ко времени затеял он баловство с цыганскими девчонками. Сталин этого терпеть не может. Наверное, из-за дочери. Подумаешь, чистоплюй. И у других есть дочери, да получше, покрасивей рыжей, конопатой недотепы. Ладно, это все дешевая лирика. Нет человека — нет проблемы. Кому нужны испорченные девчонки?..

Иван Сергеевич довольно долго просидел в каптерке, переживая внутри себя распоряжение Хозяина, потом начал жить дальше. Он сходил за выстиранной и выглаженной одеждой девочек, вынул из коробок кукол, синеглазых, розовощеких, с льняными волосами, послушал скрипучее: «Мама!» — и пошел в спальню.

У двери он остановился, услышав тонкие, жалобные звуки. Прислушался. Девочки пели маленькими, сиповатыми голосами. Пели по-цыгански. Некоторые слова повторялись, он их отчетливо различал, не понимая смысла:

Странно, что дети могут петь с такой надрывной печалью. Они, конечно, ее не чувствуют, просто подражают взрослым.

бились два голоса.

Иван Сергеевич толчком ноги отворил дверь и вошел, держа кукол в вытянутых руках.

Девочки перестали петь, черные глаза расширились испугом. Но, увидев кукол, засмеялись, заверещали, засуетились каждой косичкой, спрыгнули с кровати и выхватили подарки из рук Ивана Сергеевича.

— Сейчас пойдете в душ, — сказал он. — Потом оденетесь, и я отвезу вас домой.

Девочки не слушали, занятые куклами. Аза делала вид, будто кормит свою грудью, прижимая ее ртом к титечке под халатом. А Зара наслаждалась крякучим: «Мама!» — отзываясь: «Чего скулишь? Здесь мама, здесь».

— Пошли! — сказал Иван Сергеевич.

Они повиновались машинально, глухие и слепые ко всему, кроме своих нарядных «дочек». У Ивана Сергеевича мелькнула дурная мысль, что кукол следовало бы отобрать, зачем даром пропадать чудесным игрушкам, из-за которых он обрыскал всю Москву. Да ведь едва ли они скоро понадобятся, а может, и вообще не понадобятся, да и девчонки почуют неладное.

Они двинулись длинным коридором. Девочки баюкали «дочек», Иван Сергеевич бережно нес свертки с ненужной одеждой. Ну и длинный же коридор, конца не видать.

Вот и хозяйство Николаши, а вот и сам Николаша со своей детской улыбкой на толстом добродушном лице.

— Чего вы так поздно? — сказал Николаша. — Я еще не завтракал.

— Вместе позавтракаем, — деревянными губами проговорил Иван Сергеевич.

Почему девочки вдруг всполошились? Не было ничего зловещего, ничего подозрительного. Вошли же они вчера без всякого колебания в ванную комнату. Что им здесь не показалось?.. Да ведь они были дикарками, зверюшками, с безошибочным инстинктом зверя. И чем-то им пахнуло из-за толстых стен, какой-то тайный шепот толкнулся в сердце. Уперлись, ни в какую. А потом пытались бежать, не выпуская из рук кукол. Пришлось Николаше взять их в охапку и силком втолкнуть в газовую камеру.