Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

— Этот укол, — сказала она, — вылечит вас не только от триппера, но и от всех остальных болезней. Навсегда.

— Я знаю, что это значит — вылечит от всех болезней…

— Вы же сами просили, чтобы вас отправили к чертям собачьим… Ну, к собачьим я вас отправить не смогу, даже не знаю, есть ли такие, а вот к обыкновенным — извольте…

— Я не об этом просил Рогнеду, — слабеющим голосом произнес Тит Фомич.

— Как не об этом, — она порылась в чемоданчике. Нашла обрывок папируса и прочитала:

— У меня тут всё записано. Вот посмотрите: Лёвин Тит Фомич, год рождения тысяча девятьсот тридцать седьмой. Отправить к чертям собачьим, согласно просьбе…

— Это ошибка! Страшная трагическая ошибка! Она записала мои слова, когда я ругался… словом, после того как она превратила меня в гнома. А я не об этом просил, я просил отправить меня во времени назад. В те далекие годы, когда я был мальчиком. Чтобы я мог насладиться двухчасовой прогулкой по переулкам своего детства… Матросский костюмчик, деревянное ружьишко… вы понимаете…

— Даже не знаю, что мне с вами делать…

— Как можно допускать такие просчеты?! Ведь на кону жизнь человеческая! Я не смерти просил у Рогнеды. Я всего лишь хотел с деревянным ружьём…

— Теперь уже ничего изменить нельзя. А ружьишко… Зачем вам деревянное? Мы вам настоящее подыщем.

— Мне не нужно настоящее, как вы не понимаете!

— Так что же вам нужно?! — раздраженно спросила чертиха.

— Может, еще можно переписать эту вашу грамоту…

— Вы с ума сошли! Это серьезный документ, он одобрен, на нём печать стоит.

— Дайте взглянуть!

Чертиха протянула Титу документ.

— Ну, конечно! — вскричал Тит, возвращая папирус. — Вот взгляните, под печатью, петитом, почти не видные слова…

— Я ничего не вижу. Очки забыла…

— Поверьте на слово.

Чертиха захохотала.

— Ну, уж нет!

— Но, милая моя, я готов на все, только бы…

— Единственно, что я могу для вас сделать, — сказала чертиха, поднося документ к самому носу, — единственно, что я могу для вас сделать, — повторила она после того, как разобрала написанное петитом, — это сделать так, чтобы ваше путешествие стало временным. Если захотите, останетесь. Не захотите — вернем назад. Вычеркнув из памяти эпизод с посещением загробного мира… Но я бы не советовала вам торопиться с принятием решения, у нас там совсем не плохо…

Последних слов он не услышал. Ибо действительность в ту же секунду перестала для него существовать.

Если бы в этот момент рядом с Титом и его мучительницей оказался некий свидетель, он бы несказанно удивился. И было от чего. Ибо спальня чудесным образом опустела: и Тит и лжеврач вдруг истаяли в воздухе, как сигаретный дым от порыва ветра.

И отправился Тит в путешествие, в которое рано или поздно пускается каждый из нас.

Раздвинулось время, потеснилось мировое пространство. И Лёвин, презрев все открытые человечеством законы мироздания, подхваченный силами, с которыми не сравняться даже силам гравитации, устремился в загробный мир.

Хотелось бы потешить читателя картинами, кои, если верить апокрифам, могли пронестись перед изумленными глазами Тита, пока он своим астральным туловом буравил тугое пространство-время, но будем строго придерживаться правила — писать и говорить только правду.

Короче, ни черта мимо нашего героя не пронеслось. И в этом нет ничего странного. Потому что если бы Тит не пребывал в спасительном беспамятстве, а находился в здравом уме и твердой памяти и таращился по сторонам, то он бы не увидел ничего, кроме тьмы, и не услышал бы ничего, кроме вязкого урчания пространства, с неохотой впускающего в свою набитую утробу еще одну человеческую душу.

Итак, замкнутый круг, придуманный атеистами, был разорван, и Тит оказался в загробном мире. И ровно в двадцать ноль-ноль по местному времени Тит Фомич Лёвин, в прошлом писатель, закадычный друг Германа, Рафа и старины Гарри, прожигатель жизни и тонкий философ-скептик, не очень-то верный последователь Сократа, Сенеки, Эпикура и Монтеня, предстал пред строгими очами членов высокой комиссии.

Первое, что пришло в голову Титу, когда он в халате и меховых тапочках стоял на мраморном полу, была мысль о том, что человечество со всей его непродолжительной историей, убогой непрофессиональной моралью, терзаниями, мизерными достижениями — ничто в сравнении с вечностью и нескончаемыми космическими пространствами.

Понимание этого пришло к Лёвину после того, как он попытался окинуть взглядом зал, в котором очутился. Но взгляд не смог упереться ни в стены, ни в иные преграды. Зал не имел ни конца, ни края: стен ни справа, ни слева, ни позади, ни впереди видно не было.

Комиссия расположилась за большим непокрытым столом, точной копией стола в знаменитой гостиной Шнейерсона. Даже резьба на ножках была та же: с диковинными птицами, цветами, идиотскими завитушками и позолотой.

Тит быстро пересчитал членов комиссии. Тринадцать. Чтобы голоса не разделились поровну, догадался он. Очень разумно. И число приятное…

С правой стороны плечом к плечу сидели шесть не отличимых друг от друга светловолосых бородача. Одеты они были в серые одинаковые хитоны, подпоясанные веревкой. Вид у них был равнодушно-мечтательный. Словно бородачи сидели в очереди к парикмахеру.

Слева расположились шестеро смуглых весельчаков с черными рожками на завитых головах. Весельчаки вели себя неспокойно, ерзая и бросая друг на друга бойкие взгляды.

В центре, на председательском месте, восседал мрачный субъект со зловещей улыбкой на порочных мясистых губах. Было видно, что председатель силится придать своему лицу выражение умиления и приятной сладости, но эффект получался обратный. На взгляд Тита, субъект был похож на проголодавшегося людоеда, мечтающего об обеде.

Образ дымящегося супа или чего-то столь же соблазнительного, вероятно, и в самом деле возник в голове председателя, потому что он потер руки и гурмански пожевал губами.

Над головой председателя беззвучно вибрировал золотистый нимб.

Профессиональный глаз Тита засек тончайшие шелковые нити, коими нимб был прикреплен к крюку, ввинченному в верхнюю часть высокой спинки кресла.

Необычное кресло наводило на приятную мысль об электрической стуле с приспособлением для повешения.

Несимпатичный субъект заметил, куда смотрит Лёвин, и еле слышно заворчал.

Довольно долго члены комиссии молчали, думая, по всей видимости, какую-то запредельную космическую думу, и изредка без особого интереса посматривали в сторону Лёвина.

"Молчите? Ну что ж… Теперь, когда всё кончено, вернее, когда всё только начинается, можно и не торопиться… А ведь всё правда, — Лёвин зажмурился, — я вот умер, а, оказывается, со смертью жизнь не кончается. Не врут церковники…"