Вионор Меретуков - Меловой крест

…Трудно представить себе такое, поведал мне Юрок позже, но врачи в случае с ним ошиблись с диагнозом точно так же, как и тогда, когда чуть было не отрезали ему — якобы раковые — яйца. Ликуя, Юрок мне долго рассказывал, как и почему произошла эта ошибка, но я слушал его невнимательно.

Я-то знал в чем дело! (Так мне тогда казалось…)

Мне удался сглаз наоборот. Я сглазил его болезнь. Но не говорить же ему об этом!

Я еще до конца не уверовал в чудодейственную силу своего необычного дара, и поэтому ехал в больницу с чувством тревоги и тяжких сомнений.

А встретил Юрок меня совсем не ласково.

"Ну, какого рожна ты приперся? — пролаял он, когда увидел меня в больничном коридоре. — Кто тебя звал? Прощаться пришел, старый черт? Сестра! — капризно окликнул он пробегавшую мимо девушку в белом халате. — Я же просил никого ко мне не пускать! Ходят тут всякие… Покоя не дают!"

Хорошенькая сестричка притормозила и подозрительно уперлась в меня сильно подведенными глазами.

Вся больница знала, что в кардиологическом отделении лежит известнейший писатель Юрий Король, и, вероятно, сестра от начальства получила, как и остальной медперсонал, указание быть особенно внимательной к просьбам и даже капризам знаменитости.

Мой друг производил странное впечатление. И лысина сияла вроде по-праздничному. И Юрок был как бы прежним Юрком. Только облаченным не в цивильное платье, а в синий больничный халат и в когда-то роскошные, а сейчас рваные, домашние туфли с загнутыми кверху позолоченными носами. Но я видел в его глазах, сузившихся, ставших маленькими и почти квадратными, притаившуюся растерянность.

"Постыдился бы ходить в таком виде, — сказал я. — Ты бы еще клоунский колпак надел, а еще знаменитый писатель!"

"А что? Форма одежды — парадная, — Юрок расправил плечи. — Только так и следует наряжаться в этом паноптикуме ходячих мертвецов. Болезнь, — заявил Юрок, царственным жестом отпуская сестричку, — болезнь не заслуживает того, чтобы я относился к ней с почтением и одевался во что-то приличное. Вот выйду на свободу, приоденусь… уж тогда я покажу этим, — он ткнул пальцем в сторону исчезающей в дали коридора девушки, — покажу им, где раки зимуют…"

И он, крепко взяв меня за локоть, увлек по коридору прочь из больничного корпуса.

…Осторожно приподнявшись со скамейки, Юрок, расхаживая передо мной, принялся с задумчивым видом излагать наметки своей новой книги. Говорил он долго и невнятно. Видно было, что в голове у него еще далеко не все утряслось после переживаний последних дней.

— Ты ведь получил мое письмо? Дай мне только выйти из больницы!.. Я напишу книгу. Это будет книга о короле…

— Король, лошадь во дворце…

— Да! О самом настоящем короле, который владеет королевством где-нибудь на юге современной Европы. Я уже вижу, как он ходит, утром, пока еще все спят, по мраморному полу в своем роскошном дворце. Идет тихо, шаркает в старых шлепанцах, — Юрок посмотрел на свои тапочки, — вот в таких же, идет он, значит, охрана спит, а он, мурлыча себе под нос песенку о глупом короле, идет и размышляет о своей королевской судьбине. Это должно быть ударное, забойное произведение! — вскричал он, погрозив кулаком кусту боярышника. — Ты знаешь, иногда мне кажется, что ради славы, успеха я готов душу дьяволу продать…

— Ты полагаешь, он купит?.. Зачем ему твоя душа, похожая на дырявую ослиную шкуру? Кстати, почему ты, с твоими деньгами, оказался в этой занюханной больнице. Мог бы, кажется, устроиться и получше…

— Я должен быть всегда с моим народом, — усмехнулся Юрок. — А если честно, я здесь потому, что в обычной больнице врачи лучше, чем в дорогих клиниках, где только деньги дерут с проезжающих. Ведь именно здесь распознали, что этот идиот Цвибельфович ошибся. Ох, и отметелю же я его! Хочешь составить мне компанию? Ворвемся к нему в кабинет, свяжем и начнем пытать. Я даже пытку придумал. Изуверскую. Положу его на пол и защекочу до смерти!

Юрок замолчал. Я искоса посмотрел на него. Он часто моргал воспаленными, грустными глазами.

Спустя минуту он сказал:

— Я здесь, брат, навидался такого, чего мне на полжизни хватит… А для писателя нет ничего лучше, чем быть в гуще народной жизни. Со мной в палате лежит один чрезвычайно забавный субъект. Какой-то отечественный Швейк. Швейк со Среднерусской возвышенности. На любой случай жизни у него припасена байка. Например, на днях у меня украли кружку. Так он тут же рассказал мне историю о том, как один его приятель по имени Саврас украл в синагоге кружку с деньгами и как за ним по проспекту Мира гнались конные раввины. Страшный хохмач. Кстати, думаю, именно он и стибрил мою кружечку…

Во время нашей беседы Юрок несколько раз ненадолго замолкал. На него словно нападал кратковременный столбняк, из которого он выходил, каждый раз слегка встряхивая головой.

— У меня зреет замысел новой книги, которая поставит всю современную литературу раком. Именно раком! Так ей и надо! Заслужила! Господи, какого только дерьма нынче не печатают! Книга будет о короле… Впрочем, я тебе уже говорил…

Он опять, продолжая расхаживать передо мной, замолк. На этот раз он молчал минуты две. Наконец он остановился и вперил в меня свои квадратные глаза.

Юрок напомнил мне сейчас ученого козла, виданного мною много лет назад в цирке, который вот так же, подолгу, стоял неподвижно и прислушивался к командам дрессировщика. Козел стоял, делая вид, что думает перед тем, как выполнить немыслимо сложный трюк — взобраться по узенькой лесенке на импровизированный холм, на котором его ждала белоснежная козочка с распутными красными глазами, или угадать, в какой руке помощник дрессировщика прячет морковку.

— Великие люди проживают великие жизни, — сказал Юрок и дернулся. — Ты никогда не задумывался над этим? Вспомни Хемингуэя, Ромена Гари, Грэма Грина… Большую часть жизни я провел тускло, бессодержательно. Ну, ты знаешь… нелюбимая работа, игра, бабьё, пьянки… Так вот, я хочу, чтобы у меня хоть конец был великим…

— Ну, конец у тебя и так не маленький…

— Фи, как грубо!.. — скривился Юрок.

— Для тебя — сойдет… Ты слишком воспарил. Тебя пора спустить на землю. И вообще, долго тебя будут здесь держать? Будь я врачом, немедля бы тебя выставил. Кстати, почему ты прозябаешь в одиночестве? Почему я не вижу тебя в окружении сонма юных почитательниц? Которые были бы счастливы удостоиться внимания великого писателя? Где твои многочисленные родственники, притаившиеся с благостными физиономиями под сенью крыши больничного морга в нетерпеливом ожидании долгожданной смерти знаменитого сочинителя? И где, наконец, твоя ненаглядная, свободолюбивая и вольнодумная жена, мечтающая о богатом наследстве?