Вионор Меретуков - Меловой крест

Не лучше ли, по примеру Симеона Шварца, Бовы и многих других, примкнуть к триумфаторам, к этим непобедимым силам Зла?

Ведь жизнь дается один раз… И прожить ее надо так, чтобы… Как там у Островского-то?..

Кстати, Исфаил Бак занял место руководителя Академии и, по отзывам, неплохо справляется со своими обязанностями. Бова по-прежнему заместитель. За него-то я спокоен…

…Я опустился до того, что покупаю костюмы только от Пьера Кардена. Часы меняю не чаще одного раза в полгода, стоит ли говорить, что это Картье?

Когда я утром просыпаюсь в своей роскошной спальне, обставленной в стиле Людовика XIV, мой камердинер, которого я вызываю нажатием кнопки, приносит мне в постель бокал сухого калифорнийского вина урожая — скажем так — середины двадцатого столетия. Иногда я прошу принести охлажденного шампанского. С этого начинается мой рабочий день. Рабочий день парвеню.

Глубокое осознание того, что я выскочка, вовсе не мешает мне наслаждаться плодами богатства.

Но я выскочка с вывертом. Заказывая нечто экстравагантное, вроде ведра квашеной капусты, которое я недавно вытребовал в "Метрополе", я действую в стиле русских купцов конца девятнадцатого столетия, описанных старым пройдохой дядей Гиляем.

Это мой протест. Протест, так сказать, наоборот. Новым русским, которые себя и свои капризы воспринимают абсолютно серьезно, этого не понять никогда.

Появилась целая генерация (откуда они взялись?!) публичных людей, которые с умным видом несут такую дичь, что становится стыдно за них самих и за наше несчастное время.

Образ и стиль жизни этой тупиковой ветви древа человечества заключаются в том, чтобы, противопоставив себя окружающему миру, вырвать из него как можно больше удовольствий, денег и благ.

Принципиальное отрицание каких-либо принципов у них возведено в принцип.

Последняя максима сильно попахивает Юрком. Он, под занавес старчески злобствуя и скрежеща на поворотах, обожал полить нашу сумасшедшую эпоху смесью яда с мертвой водой.

Увы, мне его не обогнать на повороте.

Как бы громко и мерзопакостно я не скрежетал.

Юрок в своих пророчествах и карканье — непревзойденный мастер.

Вообще, я заметил, что взаимопроникающее влияние друг на друга близких по духу людей значительно сильнее, чем можно было бы ожидать. Вот и я нет-нет, да и ловлю себя на том, что иной раз говорю словами Юрка, Алекса или даже Шварца.

Вернемся к затертой теме о принципах. Впрочем, мне ли рассуждать о принципах? Хотя…

И все же повторимся. Продолжим злобствовать и скрежетать. Напоминаю, принципиальное отрицание каких-либо принципов у вышепоименованных созданий, делающих вид, что они тоже люди, возведено ими в принцип.

И это для них и тех, кто благосклонно и с пониманием к ним прислушивается, становится непреложной нормой, которая даже не требует обсуждения.

Надуманная утонченность, чрезмерная привередливость при выборе галстука или рубашки, ресторана или сорта вина, и придание всему этому слишком большого значения — смешны, нелепы и глупы. Все это не для меня.

Это ведь разновидность снобизма, а стало быть, пошлость. Шампанское по утрам — это тоже пошлость. Вернее, было бы пошлостью, если бы не было моим шутливым протестом. Шутливым и приятным протестом. Холодное шампанское утром…

Один замечательный писатель, вероятно, стянув приводимое ниже высказывание у некоего забулдыги, говаривал: с утра выпил — и весь день свободен. Видно, хорошо знал, что говорил… И потом, это просто вкусно, холодное шампанское…

Иногда после пробуждения я — неведомо по какой причине — прихожу в игривое настроение. Тогда я требую, чтобы камердинер незамедлительно принес стопку водки и соленый огурец, разрезанный вдоль. Именно — вдоль. Самодурство, признаюсь, — увлекательнейшая штука!

Дина — моя главная возлюбленная — по-прежнему носится по миру в поисках самой себя. Я так привык к ее выкрутасам, что уже не придаю им излишнего драматического значения. Ее не переделать, да и стоит ли?

Она прекрасна, очаровательна и безмерно соблазнительна. Она — такая, какая есть. Попробуй она хоть чуточку изменить себя, убавив свою фонтанирующую энергию, и все полетит к черту: от ее

развратно-дьявольского обаяния не останется и следа…

За что я всегда ненавидел и боготворил таких женщин? Вот именно за это. За ветреность, за измены, которые они, капризно выпятив нижнюю губку, лениво отрицают, за ураганность, непостоянство, и пленительную женственность, — за все то, что и составляет их победительную и неотразимую прелесть. И пока Дина не постарела, она будет кружить мне голову…

В ней — излишек того, чего почти не осталось во мне. Она переполнена жизнью…

Она по-прежнему иногда развлекает меня своим умением передвигать предметы, правда, в последнее время она увлеклась предметами одушевленными. Недавно, например, она передвинула одного государственного деятеля с поста министра на должность постового милиционера. Говорят, бывший министр доволен. Купил себе новую машину…

Алекс исчез. И тут же вездесущий Шварц, который каким-то образом пронюхал, что Алекс владел тайной безмоторного полета, шепотом сообщил мне, что видел как-то в ночном небе, на фоне лунного диска, летящую мужскую фигуру. И он якобы узнал Алекса. Энгельгардт держал путь, по словам приседавшего от священного ужаса Шварца, строго на север, и руки его были засунуты в карманы брюк. Вероятно, оберегал их от цыпок, предположил Сёма.

Хотя ты, коллега Шварц, и приседал от ужаса, все-то ты это выдумал

Я-то знаю, что Алекс умер. Так что, не мог он лететь по ночному небу. Я это знаю точно. И для этого мне нет надобности получать какой-то знак. Я просто знаю это — и всё… Меня только удивило, что Сёме привиделся Алекс с руками в карманах… Мне ведь снился сон, когда мы втроем, Алекс, Юрок и я, летали над Москвой, и руки Алекса, помнится, тоже были засунуты в карманы… К чему бы это?..

Шварц служит у меня кем-то вроде нравственного полотера. Он полирует до блеска мои шершавые мысли, облекая их в законченные конструкции. Иногда он со свойственной ему щепетильностью поправляет меня. Так, например, вчера он мне сделал замечание относительно интервью, опрометчиво данного мною польской газете "Шлостар".

— Ну и дурак же ты, братец, — деликатно сказал он. — Как это у тебя язык повернулся сморозить такую откровенную глупость?

Оказывается, я с непомерным, по его мнению, энтузиазмом восхвалял творчество русского художника Александра Энгельгардта, назвав того русским Гейнсборо нашего времени. Шварц, снисходительно пожурив меня за неосторожность, отправил в газету опровержение, смысл которого состоял в том, что Александр Энгельгардт объявлялся мною не современным Томасом Гейнсборо, а лишь Павлом Дмитриевичем Кориным 2009 года…