Владислав Булахтин - Девушка, которой нет

«Как человек мог пожелать себе смерти? Мог, подлец… на все способен!»

– Эта грандиозная смелость обернулась столь же грандиозной катастрофой. Смерть противоестественна, поэтому мир, в который Господь успел вдохнуть и свет, и смысл, обезображен клеймом несовершенства. На прочное единение души и тела закон сохранения энергии, увы, не действует. Распадаясь после смерти, они уже не идентичны сами себе – горькая потеря для мироздания. Все, что происходит после смерти, – это попытка сохранения и испытания души. Тренировка.

Полились словеса. Мутные, словно полированные, – ни зацепиться за шероховатость, ни прорубиться в ускользающий смысл. Как приговор. Где-то на десятом предложении Фея перестала фильтровать звуки. Слова, как шарики от пинг-понга, отскакивали от суетливых мыслей, с бешеной скоростью зазмеившихся внутри Феи:

«Господи, я же хотела жить! Я же хотела кем-то стать, чего-то достичь… Кем? Чего? Я хотела быть красивой. Хотела быть доброй. Чтобы окружали веселые люди. Любили, заигрывали, завидовали. Каждый день – интереснее предыдущего. Я думала – могу стать хорошим учителем. Мечтала о журналистике. Как щекоткой в носу, тревожилась фантазиями о тропических странах. Пальмы величиной с „Триумф-Палас“, пляжи, горы, джунгли… Я была уверена, что все сбудется…»

Паузы в этих, похожих на озноб, всхлипываниях мысли заполнял ровный голос Викентия Сергеевича:

– Готовность к смерти – это еще и готовность исчезнуть. Если каждая клеточка сопротивляется, устойчивая конструкция, которую представляет человек, в том или ином виде продолжает существовать…

«Я хотела так много… А сейчас? Сейчас я просто хочу съесть глазированный сырок и ни о чем не думать…»

– Все, что происходит с человеком после остановки сердца, с одной стороны, непрерывная созидающая работа души и разума, с другой – утрата индивидуальности. Как гласит египетская мифология: «Освобожденный от веса своей жизни, он вливается в свет солнца». Человека как духовной, мыслящей единицы не остается.

«Мама, папа… Я так и не помирилась с ними. Ленка… Она тоже мертва?»

– Мы не называем это раем, адом, светом, тьмой или загробной жизнью. Я придумал слово: «пауза» – небольшой промежуток времени, дарованный и даже необходимый человеку для того, чтобы окончательно исчезнуть, стать частью великой и единой субстанции. В этой паузе душа меняется. Становится лучше, хуже. Здесь человек способен сопротивляться небытию…

Последней мыслью Феи было спасительное: «Значит, я еще что-то могу… ха-ха…» Голова закружилась, пространство вокруг искривилось, табурет покачнулся. Легкая, даже приятная боль в коленке, глухой удар головы о пол. Фея увидела две тряпочные сандалии. В прорехах между переплетениями ремешков виднелась очень белая кожа. В ореоле кружащейся пыли сандалии направлялись к ее лицу.

«Я впервые вижу его ноги», – отстраненно подумала Фея.

Следом шла темнота.

Lacrimosa: «Stolzes Herz»

Фея очнулась в кресле Викентия Сергеевича. За его массивным столом. Взглянула под столешницу – куча ящичков и ниш, в которых лежат разнокалиберные бумаги. Подняла глаза – хозяин этого добра мирно покачивается на табурете строго напротив ее взгляда. Ноги на месте, туловище тоже, но зона выше колен-ниже пупка отсутствует, прозрачна, что не мешает нижней и верхней частям тела двигаться синхронно.

– Поговорим? – предложил Викентий Сергеевич.

– Я хочу уйти, – ответила Фея, рассматривая сиденье табуретки, на котором положено быть заднице того, кто сидит на ней.

– Разве вам не хочется обсудить то, о чем я вам рассказал?

Прозрачность тазовой части туловища создавала завораживающий эффект самостоятельного покачивания табуретки.

– Смерть вам к лицу. – Фея провела по своему животу, будто проверяя на прочность или исполняя харакири.

– Не могу возразить – я уже давно не видел себя в зеркале. Мир после смерти старается не докучать душе своей многогранностью.

– Оккультное шарлатанство! Антиинтеллектуализм! Фоменковщина! – Фея произнесла самые страшные ругательства институтских времен. – Да, и еще этот… как его… либеральный онанизм. Ага. Две капли Vanish на стакан водки – и ваша горячка белее белой!.. Эта ахинея противоречит здравому смыслу. Плюс – выводит меня из равновесия. Пойду попью пивка на весеннем солнышке – авось рассосутся рубцы на сердце.

Фея попыталась встать. Дернулась, дернулась еще раз. Не тут-то было – словно приросла к стулу. Ни веревок, ни скотча, и ноги вроде не ампутированы…

– Эй, Кощей недоделанный, это ваши шуточки со стулом?

Викентий Сергеевич ответил неопределенно:

– Не только же вам демонстрировать загробную силу… Я хочу закончить рассказ о том, чем теперь станет ваше существование.

Фея приготовилась старательно не слушать продолжения.

– Все, что вы видите вокруг, отнюдь не иллюзия. И стол, и стул, и эта замызганная комната, и замусоренный московский двор за окном – материальны. Но славный факт вашего присутствия среди всего этого – не более чем гуманный подарок Вселенной, чтобы вы безболезненно…

«Бесполезненно… хи-хи!..» – зацепила Фея слово из монолога.

– …подготовили себя к факту собственной смерти и избавились от совершенно ненужных ныне материй, как-то – разум, слова-паразиты, мысли о неоплаченных счетах…

«Ла-ла-ла… Я ничего не слышу. На дворе трава, на траве дрова…»

– Вы не привидение. Вы не бродите в реальном мире среди живых людей. Все, что вы делаете сейчас, происходит в довольно правдоподобной проекции реального мира.

Фее опостылело словоблудие этой пародии на мужчину.

– Как вы мне надоели! – призналась она. – Поймите, я ни капельки не просекаю то, что вы здесь гоните. Вы кто в церковной иерархии, чтобы вещать о жизни и смерти?

– Никто.

– Во-во! – самоназначенный пророк. Отпустите девочку и продолжайте кропать в своей синей тетрадочке ремейки Заветов…

Фее показалось – сила, удерживающая ее на стуле, постепенно уходит.

Викентий Сергеевич явно нервничал:

– Я попробую объяснить понятным языком. Человеческое существование наполнено инерцией жизни. Убежденностью, что после того, как вы попали под расход, с вами еще могут происходить разнообразные события. Вы голливудские фильмы видели? «Привидение», «Шестое чувство», «Сайлент Хилл»? Люди в них продолжают действовать после своей смерти .

– А как же Робин Уильямс в шедевральном блокбастере «Куда уходят мечты»? Ему посчастливилось попасть сразу в рай, и никакой «потери индивидуальности».

– Не сработала похвальная интуиция достойных голливудских сценаристов. Не рай это был, а все та же пауза перед исчезновением. Еще несколько дней – и яркие краски воображаемого мира у Робина Уильямса сотрутся. Память о близких расползется по швам. Он перестанет быть в загробном мире – так же, как до этого перестал быть в мире живых…