Владимир Данихнов - Девочка и мертвецы

— Послушайте, любезный, — с раздражением бросил Рыбнев. — Проваливайте-ка вы отсюда, пока я вас не выставил: вспомню я или нет, это неважно, в ФСД я возвращаться не собираюсь; теперь у меня несколько иные ориентиры в жизни.

Первоцвет Любимович захлопнул папку, сунул ее под мышку, встал.

— Не обижайтесь, Рыбнев. Работа у меня такая — на людей давить, — сказал он задушевным голосом и засмеялся. — Если вдруг вспомните что-то, звоните… — Первоцвет Любимович сунул Рыбневу визитку. На визитке кроме номера телефона ничего не было.

— Я не обижаюсь. — Рыбнев пожал плечами, принимая визитку. — С вашей работой знаком не понаслышке. Если что вспомню, обязательно позвоню.

— Вы и впрямь не хотите вернуться в службу? — спросил Первоцвет.

— Чистая правда.

На том и разошлись.

Рыбнев почувствовал себя дико усталым, разорвал визитку на мелкие кусочки, выкинул в урну и лег. Закрыл глаза и увидел бездну и гноящийся глаз, выглядывающий из отвратительной серой жижи. «Ну что уставилась? — мысленно спросил Рыбнев. — Выжидаешь? Ну, жди-жди. А я вместо того, чтоб на тебе зацикливаться, лучше найду ту сволочь, которая сотворила такое с Сашенькой. И убью: но не просто убью, а заставлю умирать несколько часов, дней, месяцев, лет, и чтоб рыдала та тварь, чтоб умоляла добить, чтоб кричала от боли, чтоб каждая клетка подонка горела адским огнем, сгорала медленно, но неотвратимо. Я сотру даже воспоминания об этом мерзавце из памяти людей». Рыбнев сжал уголок подушки в кулак и уснул; спал неспокойно, часто вздрагивал и просыпался: всё боялся, не заговорил ли во сне. Подслушивающих устройств в палату понатыкали с лихвой.

В окно ударил снежок. Рыбнев приоткрыл один глаз и уставился на снежную звезду, таявшую на солнце и медленно стекавшую к раме. Тут и второй снежок подоспел; загорелся белым золотом на закатном солнце. Рыбнев поднялся, подошел к окну, распахнул створки.

— Ой, здравствуйте! Подайте, пожалуйста, снежок, сударь!

Внизу стояла худенькая девушка в сером пальто, в полосатой шапке с бубенцом.

Рыбнев улыбнулся, собрал остатки снега, слепил из них снежок и кинул девушке. Она протянула узкие ладони, чтоб поймать, но не смогла, захохотала и подняла испачканный снежок с земли.

— Это последний снег этой весны! — закричала. — Разве можно так разбрасываться последним снегом?

— Что ж вы сами-то разбрасываетесь? — спросил Рыбнев весело.

— Мне можно: снег меня прощает!

— Снег прощает всех.

— Нет, он прощает только тех, у кого шапки с бубенцами!

Рыбнев улыбнулся этой милой незатейливой шутке.

— Меня зовут Наташа! — представилась девушка. — А вас, сударь?

— Рыбнев.

— А имени у вас нет?

— Нет, — соврал Рыбнев.

— Сударь, вы очень загадочный!

— Неужели?

— Мне такие нравятся; выходите гулять!

— Боюсь, меня сестричка не выпустит, — сказал Рыбнев.

— Разве вас, сурового мужчину, остановит слабенькая сестричка?

— Только сестричка и остановит, — буркнул Рыбнев, однако сказал: — Погодите, я сейчас. — И пошел одеваться.

В шкафу он нашел верхнюю одежду, переоделся и направился к выходу. К его удивлению, никто его останавливать не стал. Сестрички, шнырявшие по коридору, вообще не обратили на него внимания, а молодой сержант, дежуривший у входа в отделение, отдал честь и спросил:

— Прогуляться, товарищ майор?

Рыбнев кивнул и вышел. Медсестра в приемной заставила его расписаться в толстой тетради учета и выпустила. Рыбнев оказался в больничном дворе, прошелся по скверику, с наслаждением вдыхая сладкий воздух. Наташа ждала на деревянной скамейке в конце сквера. В руках она вертела пестрый гербарий из листьев, зимовавших в снегу.

— Смотрите, как сохранились, — она улыбнулась Рыбневу. — Снег на нашей планете обладает чудодейственными свойствами, не так ли?

Рыбнев присел рядом, посмотрел на красные, зеленые и синие листья, на листья в крапинку и полосатые, на круглые, овальные и кристаллические листья; улыбнулся:

— Честно говоря, никогда не задумывался об этом. Знаю только, что из-за свойств местного снега случаются… эм-м… неприятности с умершими.

— Вы о серых? — уточнила Наташа и забавно сморщила курносый носик. — Мертвяки в Пушкино, а у нас в Есенине спокойно. Но было бы забавно, — она наклонилась к Рыбневу и загадочно прошептала: — Получается, эти листья, что у меня в руках, — мертвяки!

— Листья-мертвяки? — Рыбнев подивился диковинному движенью Наташиной мысли.

Она захохотала.

Рыбнев улыбнулся.

— А по какой причине вы тут лежите, господин Рыбнев? — лукаво спросила Наташа.

— Мертвяк укусил, — пошутил Рыбнев.

— Ой, правда?

— Шучу.

Она толкнула его в плечо:

— Бессовестный! Будто не знаете, что молоденькие девушки очень доверчивы!

— А вы почему в госпитале службы? — спросил Рыбнев. — Неужели такая прекрасная девушка работает в ФСД?

— Я на обследовании, — уклончиво ответила Наташа. — А еще я — машинистка при полковнике Ермакове, — она зажмурилась. — Не смейтесь, это правда!

Рыбнев и не думал смеяться.

— Сложная работа для девушки.

— Наоборот, женщины лучше справляются, — возразила Наташа и стянула с головы шапку. Сбоку возле виска у нее блестел металлический разъем; чуть выше из-под кожи выпирали зеленый и красный светодиоды. Рыбнев отвернулся, Наташа поспешно натянула шапочку:

— Говорят, мужчине нельзя показывать разъем.

— Почему?

— Потому что вы можете подглядеть мысли честной девушки и использовать их против нее, — заявила Наташа, роняя листья на тротуар. Перегнулась через скамейку, зачерпнула талого снега и кинула Рыбневу в плечо:

— Вот вам!

Рыбнев схватил немного снега, слепил маленький снежок и легонько кинул в Наташу; девушка наклонилась, руками закрывая лицо, и снежок попал ей в лоб.

— Ай, больно! — захныкала Наташа.

— Наташенька, простите, не хотел, видит бог… — Рыбнев смутился, потянулся к девушке, чтоб успокоить.

— Ага, попался! — закричала Наташа, размазывая снег Рыбневу по лицу. — Намылила!

— Вот как! — закричал Рыбнев, наклонился, чтоб взять снега, но тут ему стало дурно, и он чуть не упал. Голову разламывало от боли; мелькали знакомые мутно-красные образы: глаз, покрытый слизью, глядящий из бездны; бездна, глядящая на него.

— Сударь, вам плохо? Ой, батюшки… — Наташа помогла ему сесть на скамейку. — Погодите, я позову врача.

Рыбнев схватил ее за руку:

— Не надо врача, Наташенька. Мне уже лучше. Посидите лучше со мной немного.

— Я так испугалась, — призналась Наташа, усаживаясь. — Вам точно лучше?

— Точно, — сказал Рыбнев.

Некоторое время они сидели молча: наблюдали, как жаворонки строят на соседнем дереве гнездо из окурков. Папа-жаворонок приносил новые окурки, а мама-жаворонок расставляла их по кругу; получалось что-то вроде эскимосской иглу.