Владимир Данихнов - Девочка и мертвецы

— Убери ты этого придурка нерусского! — взбеленился Ионыч. — Поищи, что ли, музыку какую-нибудь.

Федя поспешно повернул колесико настройки.

Катеньке приснился загадочный сон.

Приснилось ей, будто сидит она за большим дубовым столом перед пустой тарелкой, а напротив восседает кудрявая женщина в синем сарафане и деревянной ложкой ест мясной соус. Ест и смотрит на Катеньку из-под бровей, изучает.

Катенька говорит:

— Пошли скорей, нас папа ждет!

Женщина молчит, продолжает есть. Намазывает на толстый кусок ржаного хлеба сливочное масло, сверху кладет несколько крупных горошин красной икры, и всё это отправляет в рот. Смачно так жует, чавкает.

Катенька просит:

— Ну пойдем, пойдем же!

А женщина ест и ест, смотрит на Катеньку и ест, глядит в тарелку и ест. И не произносит ни слова.

Катенька умоляет:

— Пожалуйста!

Вдруг слышит Катя, за спиной что-то хлопает. Хлоп-хлоп. Точно дождевые капельки по стеклу размазываются. И понимает девочка отчетливо, что теперь можно никуда не спешить. Ей становится очень страшно, и, проглотив страх, как холодную мокрую жабу, она просыпается.

В кабине стоявшего посреди Снежной Пустыни вездехода потеплело. Тлел огонек электрической печки. В углу безмятежно храпел Ионыч. Стекла покрылись инеем. В небе, которое казалось сейчас гораздо ближе, чем днем, холодно мерцали редкие звезды.

Хлоп-хлоп.

Катенька повернулась к дверце и чуть не закричала от страха: из темноты, словно карпы из студеной воды, выныривали бледные безволосые лица. Слабые обмерзшие ладони хлопали по стеклу: хлоп-хлоп, — словно хотели попасть внутрь погреться.

— Ай…

Сокольничий Федя обнял девочку, погладил по голове:

— Не бойся, лапушка. Они нас не тронут, не достанут. Они как снег, слабые, бледные, из снега появляются, в снег и уходят.

— Кто это такие, дяденька? — шепотом спросила Катенька.

Федя вздохнул:

— Мертвецы это, Катя. Снежная Пустыня — место странное, страшное. Люди, которые тут погибли, превращаются в таких вот, сереньких.

— Если они слабые, может, впустим их погреться? — Катенька с жалостью посмотрела на бледные, полные муки некрасивые лица и коснулась пальчиком холодного стекла.

Хлоп-хлоп.

Хлоп-хлоп.

— Не стоит, девочка моя.

— Отчего же? — злым со сна голосом поинтересовался Ионыч. — Если негодница так хочет пообщаться с серыми, может, выпустим ее наружу? Вдруг найдутся общие темы. Ну-ка, Федя, приоткрой дверь…

— Ионыч, как можно!

Катенька недоверчиво посмотрела на Ионыча. Заныли царапины на лице. Неприятно заболело, заскребло в голове — будто внутрь черепной коробки запустили пугливого мышонка.

— Не хочешь? Тогда я сам. — Ионыч перегнулся через сокольничего и Катю, потянулся к ручке дверцы. Посмотрел на Катеньку: девочка дрожала.

— Страшно? — спросил Ионыч почти ласково.

— Дяденька… — По Катенькиным щекам поползли слезы, похожие на брильянты.

Ионыч убрал руку, ухмыльнулся:

— Ну-с? Что-то сказать имеем?

Катенька вскинула голову и заговорила горячо, страстно:

— Не страшно, дяденька! Не боюсь я серых людей, только жалость к ним питаю! По глазам вижу: больно им, страшно, не причинят они мне вреда! — Девочка улыбнулась, открыто и искренне. Как тогда, когда кровь глотала. Ионыч вздрогнул.

— Смелая наша! — умилился сокольничий.

Ионыч разъярился. Распахнул дверь, ногой отпихнул серых, схватил девочку за воротник…

— Ионыч! — воскликнул сердобольный Федя. Ионыч гневно зыркнул на него, и сокольничий немедля умолк и отвернулся.

В кабину проник колючий мороз: подрал, поцарапал Катенькину кожу. Ионыч уставился на девочку. Катенька улыбалась.

— Боишься?

Она помотала головой:

— Нет, дяденька.

Шепча что-то под нос, шурша остатками ветхой одежды, к кабине двигались десятки серых. Катенька видела страшную боль в черных маслянистых глазах существ.

— Уверена? — спросил Ионыч.

— Не боюсь.

— Не боишься?

— Не боюсь, дяденька!

Ионыч вытолкал Катеньку наружу, поставил на снег, сжал сзади за плечи. Катеньку затрясло от холода. Серые приближались. Девочка разобрала шепот одного из них.

— Слава небу в тучах черных… слава небу в тучах черных…

— Ионыч! — Федя едва не рыдал.

— Заткнись!

Серый со шрамом на правой скуле остановился возле Катеньки. Замерзшие губы двигались со скрипом, как створки заржавевших железных ворот.

— Слава небу…

— Это стихи, дяденька? — спросила Катенька ласково.

Серый поднял руку и легонько хлопнул девочку по щеке. Рука у существа была холодная, сухая, словно бумажная. Черные глаза вдруг посерели. Снежинки падали серому на лицо и не таяли.

— Вы забыли продолжение? — стуча зубами от холода, спросила Катенька.

— …в тучах черных.

Серый замолчал. Провел пальцем по Катенькиной щеке, отдернул руку. Нелепо передернул плечами. Повернувшись к девочке боком, сделал шаг назад и провалился в снег — с головой. Только неглубокая черная ямка осталась. Из ямки с треском вылетели голубые искры, а потом и они исчезли.

Остальные мертвецы стали аккуратно обходить вездеход.

— Как это он… — прошептала Катенька. — Взял и растворился…

— В Пушкино идут, — пробормотал потрясенный Ионыч. Втащил девочку в кабину и захлопнул дверь.

— Ионыч… — промямлил Федя.

— Че?

— Ты видел?

— Чай, не слепой, — огрызнулся Ионыч. Он с опаской посмотрел на девочку: Катенька сидела с закрытыми глазами и не двигалась. На Катиных ресницах белели снежинки. Лицо ее побледнело, а царапины наоборот покраснели, словно налились клюквенным соком, стали уродливее.

— Ни разу не слыхал, чтоб серые так просто от добычи отказывались. Думал, конец нашей красавице…

— Ну конец-то ей не пришел бы, — заметил Ионыч. — Серые слабые, только если толпой навалятся что-то сделать могут… но даже в таком случае я б успел Катерину в кабину затащить и дверь закрыть. — Ионыч несильно толкнул девочку кулаком в плечо. — Слышишь, Катюха? Вытащил бы я тебя!

— Спасибо, дяденька… — прошептала Катенька.

— Шутил я так, — Ионыч завозился на месте, устраивая зад поудобнее. — Что, шуток не понимаете?

— Понимаем! — поспешно заверил сокольничий и укрыл Катю краешком своего одеяла. — Мы-то понимаем, Ионыч! А если кто не понимает, то он полный дурак, и в этом его проблема… — Федя вежливо захихикал.

Ионыч с раздражением наблюдал, как Федя укрывает девочку, но ничего не сказал.

— А что он шептал, Ионыч? — спросил сокольничий. — Что-то я не припомню, чтоб серые разговаривать умели…

— Они и не умеют практически. — Ионыч зевнул, обнял себя под шубой, чтоб согреться. — Обычно одну фразу помнят из прошлой жизни. Строчку из стишка или песенки какой-нибудь. Втемяшилась им в голову эта строчка — они ее и повторяют.