Сергей Алексеев - Мираж

– Конечно, можно! Обязательно даже. Закон природы нельзя нарушать. Я вот уже раз пять женился. Вишь, работа-то сезонная, ну и баба… – тут он задумался и даже погрустнел, – выходит, тоже…

– Я раз хочу, – со вздохом сказал Борька и добавил: – Хлопотно сколько раз. Платья там всякие, пиджаки, свадьбы…

Сема снова засмеялся и назвал Боба пиджаком. На этом разговор заглох, потому что было поздно и пассажиры укоризненно поглядывали на «трудолюбивого мужчину».

Но Борька Ахмылин так и не мог уснуть в эту ночь. Стоило закрыть глаза, как всплывал тот богатырь-первопроходец, подмигивала одаренная принцесса и маленький крокодильчик купался в море. Борька отмахивался от заманчивых видений, переносился в мыслях к себе в деревню, но, кроме раскисшего весеннего поля и заглохшего трактора посредине, ничего представить не мог. Правда, его чуть утешала мысль, что он сможет сразу жениться. Однако, когда додумывал до момента – на ком, утешения превращались в разочарования. В Борькиной деревне жениться было невозможно. Сколько он ни перебирал в памяти кандидаток в невесты, приходил к одной, к соседке Анютке. Той к его приходу должно было исполниться шестнадцать с половиной. Остальные – мелюзга, которую надо нянчить еще года четыре. Но Анютка Борьке не нравилась, и не потому, что ее в детстве повалял поросенок и искусал все щеки. Соседка, еще когда Борька уходил в армию, была на голову выше его. А если учесть, что Борька за три года не вырос и на сантиметр, то она, наверное, вымахала еще на одну голову. Высоких он не любил. Считал, что те из-за роста перед ним в большом преимуществе.

Так, придя к единственному выводу – дома нет ни невесты, ни хорошей работы,- Борька Ахмылин начал капитально обдумывать предложение веселого попутчика. Раза три будил его среди ночи, уточнял некоторые детали, например, чем кормят в геологоразведочных партиях, и если там дают овсянку, то он уже не поедет… Или каким образом можно купить того несчастного крокодила и сколько он стоит, и можно ли его потом, когда пропадет необходимость пугать загорающих на пляже, продать или отослать к себе в деревню? Да возьмешь ли за него ту же цену, за которую купил?.. Сема на все отвечал утвердительно и моментально засыпал.

Борька терзал себя раздумьями до утра, а утром вместе с Семой Мыльниковым отправился к проводнице просить разрешения проехать зайцем до Красноярска, так как у Боба денег на дополнительный билет не было. Проводница долго бурчала про вредного бригадира поезда, про контролеров, но в конце концов согласилась, распределив обязанности следующим образом: Боб метет вагон, Сема собирает и сдает бутылки и кочегарит титан.

Теперь новоявленный мужчина по-хозяйски кричал «Ноги!» и шаркал веником по полу. Он работал увлеченно и мастерски: служба пошла впрок. Перед глазами маячил бородатый и продутый здоровяк с загадочным инструментом в руках по названию кайло. Собственно, Борька до своей станции мог и не мести, так как у него был билет и права пассажира, но сейчас он будто вступил в какой-то сговор со своим попутчиком и должен был проявлять обязательную солидарность. Трепыхнулось Борькино сердце, когда он увидел родную станцию, защемило до слез, но вырос перед глазами богатырь и напрочь заслонил ветхие домики и раскисшие поля. «От станции всего десять километров, а там…» – подумал он и почувствовал запах дыма, когда сжигают на огородах ботву. Богатырь же властно упрятал Борьку за широченную спину, и уже не родным дымком запахло, а смоленым дымом походных костров. Сколько ни пытался он высунуться из-за мощной фигуры землепроходца, так и не высунулся. Станция осталась за хвостовым вагоном, а Борька с веником в руках в роли «зайца» помчался вперед.

– Крепись! – взбодрил наблюдавший за ним Сема. – Ты свободный человек! Как говорят военные, в нашем полку прибыло!

– В каком полку? – не оборачиваясь, спросил Боб.

Боб бежал по тропе на вертолетную площадку, и злость на Сему проходила, затенялась приятными мыслями о грядущем. Это был уже не тот Борька, которого когда-то болтун и фантазер Мыльников ловко соблазнил в вагоне поезда. Придерживая фуражку, он прикидывал, как скорее бы очутиться у затертого окошечка кассы в конторе, набить карманы заработанными тысячами и завязать с тайгой навсегда. «Хватит, – думал Боб, – пять сезонов отбухал, этот последний. Работяга я временный, сезонный, свободный, куда хочу – туда лечу. А так еще и в кадровые запишут. Будешь всю жизнь здесь и света белого не увидишь. Сезонным – милое дело. Лето отпахал, деньги в карман и тю-тю».

Аналогичным образом, надо сказать, Боб Ахмылин думал в конце каждого сезона. Но вот беда, дальше Красноярска он никак не мог уехать. Даже за все эти годы в свою родную деревню не съездил. Только вроде выбрался, туда-сюда, а этих тысяч уже и нет. Обещанные Семой первоклассные рестораны и подмигивающие дамы-принцессы вместе с забавными шалунами-крокодилами оставались Борькиной голубой мечтой. Однако сам Мыльников каждую зиму куда-то ездил, по крайней мере надолго пропадал, и приезжал весной с кучей сладких воспоминаний, которые смаковал до следующей осени. Борьке же в Красноярске словно к ногам гири приковывали: как ни год, так обязательно застрянет.

Впрочем, из обещанных когда-то Семой «туманов» и славы землепроходца тоже ровным счетом ничего не вышло.

В первое лето Борька таскал ящики с базы геологической партии и грузил вертолеты. Ящики были тяжелые, с буровым железом, борты чудовищной грузоподъемности, а дни длинные и жаркие. Богатырь-бородач скукожился в узкогрудого парнишку и очень стал походить на настоящего Боба. Иногда, правда, несостоявшийся путешественник замечал кое-какой туман, но только в глазах, когда приходилось экстренно грузить проклятые вертолеты. Наверное, первый Борькин сезон и на самом деле стал бы последним, если бы его не перевели наконец в стационарную геологоразведочную партию горняком. Борькин землепроходец вздохнул и напыжился, но и тут не пришлось развернуть ему мощную грудь на всю ширину, какой она виделась тогда в вагоне.

Бить шурфы оказалось труднее, чем таскать ящики. Работали в общий котел, и нужно было не отставать, не волынить, не жаловаться. Боб из последних сил ковырял слежавшийся грунт непослушными руками, в которых был инструмент с таким ненавистным названием – кайло, и чуть не плакал. Жлоб Мыльников делал ту же работу, будто играл. Кроме всего, отчаявшийся романтик попал, что называется, в круг. Как только не подсмеивались над ним горняки! Однажды солидолу в сапоги наложили. И все ради хохмы. Сема, коварный предатель, нет чтобы защитить – громче всех хохотал. Но однажды такое случилось, что Боба сразу стали уважать и уж подтрунивали редко-редко…