Сергей Алексеев - Тайна третьего кургана

Я выстрогал доски и принялся сколачивать гроб, а она все говорила и говорила, попутно подсказывая, где как отпилить и подогнать, чтобы не было щелей. Я слушал ее незамысловатый рассказ о пилоправе Родионе Тимофеевиче, чудаковатом старике, который до войны был сторожем при школе, ничем особо не знаменитым, если не считать того, что вешал скворешни по всей деревне и домик себе выстроил не такой, как у всех. А случилась война, и потянулись к нему люди. Сначала от нужды, инструмент править, а потом и за его словом. Послушать деда Родионьку, то выходило, что все еранские мужики – герои, орденов наполучали – места на груди не хватает. На каком фронте ни появятся, там немцу и крышка. Они же и Берлин взяли, и хребет фашизму переломили. На самом же деле до Берлина ни один еранский мужик не дошел. Почти всех к сорок третьему году выбили. Никто ему серьезно не верил, но слушали, а дед Родионька между тем нес и нес похоронки в Еранское. Короче, к сорок пятому забрали последних мальчишек-подростков в ФЗО, и опустела деревня. Фросю же после гибели Григория Криволукова позвал жить к себе и так ее заговорил, что чудаковатость Родиона Тимофеевича будто перешла к ней, оттого и ходит она сейчас ненормальная…

Я слушал Анастасию Прокопьевну, и мне начало казаться, что эта изба с печью, рубанки, пилы, топоры и долота – все напоминает вещи, найденные на раскопках. Но инструмент, который я держал в руках, еще годился для работы, он хранил еще следы рук владельца, он был живой!

– Война кончилась, и у деда Родионьки будто что отобрали, – рассказывала Анастасия Прокопьевна. – Года два еще подержался и незаметно зачах, заболел и убрался. Напоследок курган вот оставил… В подолах землю таскали. Сказывал, что все курганы эти бабы насыпали. Как случится на земле большая война, так и насыпают… Дерево-то гниет, камень рушится, а земля никуда не девается… Как помер он, бабка Лампея – набожная старуха – по деревне слух пустила, будто святой он был, дед Родионька. В церкву бегала за двести верст, просила, чтоб святым объявили и везде записали. Память, мол, будет… А какой он святой? Ну… В церкве отказали. Пил-курил, матерился, как сапожник, говорили, в молодости ни одной юбки не пропускал. Может, оттого и знал, чем бабу утешить… Память-то, вишь, тут надо держать. – Она притронулась рукой к своей груди. – Если тут ее нету – нигде нету. Хоть в святые запиши – нету, хоть крест поставь, хоть курган насыпь… Это все как узелки на память только, а умер человек, и узелок развязался. Ты-то вот уже и копать приехал… Я потому-то и рассказываю всем, может, и останется какая память… Геологи приезжали – рассказывала, потом еще какие-то, птичек ловили…

Мне хотелось успокоить ее, пообещать, что память непременно останется, что мы запомним трагедию Еранского и скажем о ней детям и внукам. Но какой она будет, эта память?

Мы уже заканчивали оббивать гроб, когда прибежала возбужденная, растрепанная Груня.

– Слышь-ка, Прокопьевна, с Фроськой-то неладное творится! – с ходу выпалила она. – Ходит как завороженная, а теперя в лес подалась. Толмачит, толмачит про Григория… Может, за доктором съездить, пускай укол поставит. В тот же раз полегчало ей…

Она вдруг подбежала ко мне и вырвала из руки молоток, визгливо крикнула:

– Это все вы, вы виноваты! Приехали, перебулгачили!..

– Ну-ка не ори, – властно оборвала ее Анастасия Прокопьевна. – Не виноваты они… Мало ли к нам ездило-то? Фросю найди и отведи ее к Лычихе. Она возле Дарьи присмиреет…

– Да она же не буянит! В том-то и дело! – Груня отчаянно взмахнула руками. – Так бы связали да в кладовку… Может, за доктором, а?

– Все разно отведи к Дарье, – повторила Анастасия Прокопьевна. – Пускай возле побудет. А я сейчас закончу здесь и приду…

Груня собрала волосы, скрутила их в жидкий пучок на затылке и, озлобленно дернув плечами, шагнула к двери.

– Не обижайся на нее, Павел, – тихо сказала Анастасия Прокопьевна, – мы все тута немножко больные. Память мучает. А вы приехали и разбередили ее… Мы-то жили пока тихонько, поминали, ходили па курган. Люди, бывало, посмеивались, это которые в войну тута не жили. А нам хорошо было, ходили…

– Мы ни в коем случае не тронем вашего кургана, – твердо пообещал я.

– Нашего? – Анастасия Прокопьевна отчего-то виновато, снизу вверх поглядела мне в лицо. – А остальные как же?..

Что мне было сказать? Что мы откажемся от раскопок?

– Мы-то за всеми ухаживаем, могилы ведь, люди похоронены, – она ждала поддержки, – жили тоже… гибли. Пожалеть бы, а?.. Выходит, когда мы поумираем все, тоже кто-нибудь приедет и наш курган разроет?

Я не нашел что сказать ей. Хорошо начатый разговор угас, а мне все еще хотелось слушать ее неторопливый, чуть печальный рассказ. Молча мы обтянули гроб лежалым, в пятнах и нафталине, сукном, после чего Анастасия Прокопьевна взяла метлу и стала сметать стружки. Я вынес гроб на крыльцо и прислонил его к стене. На этом моя помощь еранским жителям кончалась, и я опять становился чужим здесь человеком.

– Ага, гробовщик? – Бычихин шагал к домику Родиона Тимофеевича, перескочив невысокий забор школы. Остальные ребята были на улице.

– Мы уже на поиски бросились, – говорил Сергей. – Ну, как успехи похода?

Мы зашли в пыльную, пропахшую мышами и плесенью школу и расселись по уцелевшим партам. Солнце висело над горизонтом, и на закопченных стенах класса лежали красные пятна света. От меня ждали отчета о визите к Крапивину. Бычнхин, видимо, успел посвятить ребят в нашу с ним идею установить памятник, и теперь они ждали результата.

Ждал Иван Шкуматов, исподлобья поглядывал на меня, и ждал Стас Кареев, привычно царапая что-то на крышке парты. И только Алена, выставив руки в пучок света, пыталась изобразить на стене прыгающего зайца и казалась безучастной.

Пока я рассказывал, лучи солнечного света передвинулись в мой угол. Бычихин не спеша встал и подошел к окну.

– Ты хоть телеграмму дал в институт? – спросил он.

– Ничего я не давал…

– А я вам сразу сказал: памятник – это бред, – перебил меня Стас. – Их уже столько понаставили – не пройдешь. И каждый будто на тебя пальцем показывает – помни, помни… Навязчиво. Я вот на Пискаревском всего два раза был, а у меня там дед похоронен!.. Нас, между прочим, с первого класса туда водят. Как праздник, так туда. А я все время сбегаю!.. Ну, родители мои, конечно, потом краснеть ходят к директору… «Ваш опять не присутствовал на запланированном мероприятии!» Оказывается, мне хотят привить там чувство патриотизма и долга…

– Тебя надо каждый день туда водить, – отрезал Шкуматов, не поднимая головы, – чтоб ты понял, что к чему. Так ведь что хочешь объяснить можно! Лень тебе, а ты – отвалите, у меня чувства!.. – Иван вскочил и огляделся. – Мы просто обязаны ходить туда! Дань памяти погибшим!..