Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Гады! — выкрикнул Евангелист и снова приложился к бутылке. — Покумекаем. Сейчас иди досыпай. Танька там, наверное, икру мечет. Вечером будем брать хату.

Андрей вернулся в комнату. Татьяна спала, накрывшись с головой. Он прилег рядом осторожно, чтобы не разбудить ее. Однако она проснулась.

— Это ты?. — спросила она сонным голосом и высунула из-под одеяла голову. — Иди скорее ко мне, я замерзла.

Он лег. Она ногами стащила с него трусы.

— Обними меня. Сильнее, еще сильнее!

От нее пахло перегаром, потом, по лицу была размазана краска с ресниц, а руки, которые скользили по голому телу Андрея, вовсе не были мягкими и нежны-ми! как показалось вечером, и он вдруг подумал — о вот так же она кого-то ласкала до него и будет ласкать после, а подумав, представил, как это было с другими, и ему сделалось противно, пропало всякое желание, и он, отбросив ее руки, сказал зло.

— Дай поспать.

— Ты не хочешь меня?

— Я хочу спать. — Он отворачивал лицо, чтобы не слышать запаха.

— Ну спи, спи, — прошептала она. — Ты спи, не обращай на меня внимания, ладно? Я сама я все сделаю сама… — И руки ее снова заскользили по его телу и он, против желания, возбуждался постепенно, рука его легла на ее бедро, а она, извиваясь, все шептала: — Я хочу тебя… О, как я хочу тебя, милый… Ты такой сильный, такой вкусненький…

И опять во рту сделалось сухо, застучало в голове, по всему телу прошла дрожь, и Андрей схватил Татьяну, стонущую, и навалился на нее…

XXVII

КОГДА Андрей проснулся, Татьяны рядом не было. Он быстро оделся и вышел из комнаты. За столом, где вчера была пьянка, чинно и благородно, почти по-семейному пили чай Евангелист, Балда и Крольчиха.

— Живой? — усмехнулась Крольчиха.

— Шатается, — сказал Балда, — Тонкий, звонкий и прозрачный.

— Испей чайку, — позвал Евангелист.

— Кипяточку не попьешь, откуда силы возьмешь, — подхватил Балда. — Танька, наверно, всё высосала?

— Не тарахти, — сказала Крольчиха. — Танька — не твоя шалашовка. Садись, Племянничек. На «дело», говорят, хочешь пойти?

— Да. — Андрей сел и налил себе чаю.

— Лишний, вообще-то, будешь… — Она поставила блюдце, из которого пила, держа его пальцами за донышко, как купчиха.

— Пущай со мной на шухере постоит, — предложил Балда.

— Посмотрим, — проговорил Евангелист. — Возьмем, мать? Ему гроши нужны, на могилу к матери собрался съездить, а дело-то святое. Пусть честно заработает свою долю.

— Ладно, хрен с тобой, — согласилась Крольчиха, — Нравишься ты мне, и Таньке понравился. А Таньку я люблю, она вместо дочки мне, учти. И не обижай ее.

А дело было заманчивое и обещало в случае успеха хороший куш. Собирались взять хату одного еврея, очень богатого еврея. Когда-то, еще в тридцатые годы и даже раньше, в воровском мире он был известен как барыга, скупщик краденого, потом ушел в тень, его потеряли из виду, а после войны его случайно засекла Крольчиха. Она выследила его хату, сумела познакомиться с домработницей и втерлась к ней в доверие. От нее узнала, что живет Лева одиноко, почти не выходит из дому, не уезжал из Ленинграда даже в блокаду, и это навело Крольчиху на мысль, что он боялся уехать — за богатство хвое дрожал. Мало-помалу ей удалось вызвать, что во время блокады Лева не терялся, обирая умирающих от голода. У него всегда имелись продукты, и он менял их на драгоценности, картины и прочие антикварные цацки.

Домработница была не очень-то довольна хозяином. Она жаловалась Крольчихе, что Лева жадный до невозможности, что она с удовольствием ушла бы от него, вернулась бы в деревню, чтобы там спокойно умереть, да только не с чем возвращаться — ничего так и не скопила, работая у Левы…

И Крольчиха решила проникнуть к нему в дом.

Разок-другой она специально показалась Леве вместе с домработницей, и он, разумеется, поинтересовался из осторожности, кто она такая (слава Богу, Крольчиху он раньше не знал), и домработница, по наущению Крольчихи, объяснила, что это ее землячка, тоже была в домработницах, а теперь работает на фабрике. В конце концов Крольчиха сумела внушить «приятельнице», что ей в самом деле лучше вернуться в деревню. Не быть же в услужении до самой смерти! А уж помирать и подавно нужно на родине…

И тут как раз подвернулся счастливый случай, выгуливая утром хозяйскую овчарку, домработница нашла бумажник, набитый деньгами и без документов. Ей конечно, и в голову не могло прийти, что бумажник подбросила Крольчиха, а когда она рассказала Крольчихе о своей находке и о своих сомнениях — нести или не нести в милицию? — Крольчиха даже руками замахала:

— Да ты что, дуреха?! Счастье, можно сказать, подвалило а ты — в милицию!.. Все равно деньги не вернут заберут себе. Думаешь, они там искать будут, кто потерял? Как бы не так!.. И вообще неизвестно еще, кто владелец денег — может, жулик, а ты, — сказала она, — с этими деньгами можешь вернуться в деревню…

Лева этот старый жук и пройдоха, на этот раз проморгал хитрый ход Крольчихи, не сообразил, что его опутывают, или понадеялся, что навсегда исчез из поля зрения блатных, и, когда домработница объявила ему, что уходит от него, совсем уезжает из Ленинграда, он сам пригласил Крольчиху. Такой скромной, провинциальной бабой показалась она ему, что он порадовался даже.

Крольчиха почти год тихо — мирно прожила у Левы. Ничего не трогала, терпеливо искала тайник, где он хранил драгоценности, — а что драгоценности у него были, она не сомневалась. Как не сомневалась и в том, что хранит он их в доме.

Она обнаружила тайник совершенно случайно, и там, где меньше всего ожидала, — в старом патефоне, который и стоял-то на видном месте, на шкафу в спальне. Едва ли не через день, а уж раз в неделю обязательно, Крольчиха вытирала с него пыль. Она даже открывала его, но ничего не заподозрила. Патефон и патефон. Но однажды пришла в голову мысль, что в доме нет пластинок. Ни одной пластинки. И тогда Крольчиха догадалась…

Проще всего было взять патефон и смыться — ищи ветра в поле. Однако Крольчиха не была дурой и прекрасно понимала, что повсюду в квартире остались ее пальчики, а они имеются в коллекции уголовного розыска. Навести на хату кого-нибудь из воров сразу она тоже не решилась. Уж очень хотелось сляпать это дельце чисто, не наследить. Пахло огромными деньгами, а Крольчиха втайне мечтала уехать из Питера, купить домик на берегу озера — почему-то именно на берегу озера, а не реки, — взять с собой Татьяну (она в самом деле любила ее и жалела), выдать замуж за обыкновенного мужика, пусть бы Татьяна родила, а она нянчилась бы с ребеночком. С возрастом вообще все настоящие воры делаются сентиментальными, мечтают о спокойной, тихой старости, а Крольчиха все-таки была женщиной…