Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

— А что, если мы провалимся?

— Не провалимся.

— А вдруг!

Соседи смеялись над его наивностью, но вместе с тем находили, что мальчик не по возрасту смышленый, так что Евгении Сергеевне приходилось одергивать его, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Где там! У него было столько вопросов…

— Мама, правда, что Гитлер самый главный фашист?

— Правда.

— Он как Наполеон?

— Почему именно как Наполеон? — рассеянно переспрашивала Евгения Сергеевна, не замечая, что невольно втягивается в разговор. А у нее были совсем иные мысли — о дне завтрашнем, о том, что ожидает их на Урале, куда, как стало известно, они ехали. Она уже поняла, что война всерьез и надолго.

— Гитлер, как и Наполеон, тоже хочет захватить Россию.

— Он хуже.

— Жаль, что нет Кутузова, — вздыхал почти по-взрослому Андрей. — Он бы показал этому Гитлеру! Знаешь, какой он был полководец?!

— Знаю, знаю, сынок. Только тогда была совсем другая война.

— Да, не было танков и самолетов. Зато с танками и с самолетами Кутузов разбил бы Гитлера за один день! Как бы дал!..

На девятые сутки эшелон прибыл в Свердловск.

Попутчики все рассеялись (некоторые, правда, остались еще в Вологде, Кирове, Перми) — значит, ехали не на голое место, — а Евгению Сергеевну с Андреем поместили в эвакопункт, рядом с вокзалом. Здесь им предстояло жить, пока найдется работа и жилье. Для начала отправили в баню и прожарили в санпропускнике одежду, потом указали место в общем зале, где стояло несколько десятков коек, и поставили на довольствие. Кормили раз в день горячим обедом и выдавали еще сухой паек, так что голодно, в общем-то, не было.

Кое-кто из живших на эвакопункте находил работу и жилье, не дожидаясь официального направления. В июле сорок первого это еще было возможно. Однако Евгения Сергеевна терпеливо ждала, она даже не пыталась устроиться самостоятельно, понимая, что с ее анкетой нечего и думать найти подходящую работу, да еще с жильем. А снимать «угол» ей было просто не на что.

Все, ожидающие своей участи на эвакопункте, заполняли анкеты, и Евгения Сергеевна в графе о муже написала, что он арестован в тридцать седьмом году по обвинению в антисоветской деятельности. Солгать она не посчитала возможным. Да и как солгать?.. Написать, что муж на фронте?.. Нет, на такую ложь она никогда бы не пошла, хотя бы и во имя самой благой цели. Написать, что умер?.. Тоже невозможно — это означало бы похоронить его, не зная наверное, что его уже нет. К тому же, думала Евгения Сергеевна, сейчас и не нужны бухгалтеры, а нужны обыкновенные рабочие руки, так что какая-нибудь работа найдется и для нее. В конце концов всех куда-то пристраивают.

И вдруг совершенно неожиданно через несколько дней ее пригласили и предложили ехать в колхоз счетоводом. Тут она вспомнила про записку Анны Францевны и совет пережить, если представится возможность, войну в деревне и с готовностью согласилась. Но все-таки поинтересовалась, далеко ли это, как будто имело значение, далеко или близко от Свердловска им предстояло жить. Ей даже самой сделалось смешно.

Она получила пакет с документами, билеты на поезд, сухой паек. В райцентре Радлово она должна была явиться в земотдел.

Поезд уходил поздно вечером, а рано утром Евгения Сергеевна и Андрей вышли на маленькой захолустной станции. Деревянный вокзал, похожий на обычную избу, только что обшит досками. Перед входом — одинокий столб с фонарем. Слева от вокзала — коновязь.

Пустынно было на станции и тихо, и от этой пустынности и тишины Евгении Сергеевне стало тоскливо. Андрей не выспался и теперь капризничал, хныкал, что устал.

— Потерпи, ты же большой мальчик, стыдно, — раздраженно сказала Евгения Сергеевна. — Бери узел.

Сама взяла чемодан и швейную машинку, которую везла с собой опять же по совету Анны Францевны. Еще у них была корзина, напоминающая по размерам и форме сундук. Евгения Сергеевна оставила Андрея с вещами у входа в вокзал и вернулась за корзиной. И тут к ней подошел милиционер, появившийся из-за угла, и спросил, кто они и откуда прибыли. Евгения Сергеевна объяснила, что приехали сюда жить и что ей нужно попасть в райземотдел.

— Так я и подумал, — облегченно вздохнул милиционер. — Звонили сейчас, справлялись, прибыли вы или нет. Велели ждать на станции, приедут за вами. А вы, стало быть, из самого Ленинграда?

— Да.

— У нас в Радлове вроде есть ваши земляки. Красивый, говорят, город, получше даже Москвы… Вот поглядеть бы!.. Но у нас тоже хорошо. Тайга, воздух чистый. Старики до ста лет живут. Никак сам Яков Филиппович пожаловал?.. Ну, так и есть, его Марат. — Он побежал к коновязи, возле которой резко остановился серый в яблоках конь, запряженный в тарантас.

Из тарантаса степенно слез мужчина в стареньком пиджаке, в галифе и в русских сапогах. Он привязал коня, погладил его по холке и что-то спросил у подбежавшего милиционера, кивая в сторону Евгении Сергеевны.

— Кажется, это за нами, — сказала она Андрею.

Мужчина подошел к ним:

— День добрый. С прибытием вас.

— Здравствуйте, — ответила Евгения Сергеевна.

— Ты, что ли, счетоводом приехала? — спросил мужчина.

— Да.

— Тогда давай знакомиться будем. — Он протянул руку. — Меня Яковом Филиппычем зовут.

— Евгения Сергеевна. А это мой сын Андрей.

— Поедешь ко мне в колхоз?

— Не знаю, — растерялась она. — Куда направят…

— А вот ко мне и направят. — Яков Филиппович пристально, цепко смотрел на Евгению Сергеевну, так что она почувствовала даже некоторую неловкости. Взгляд у него был тяжелый, пронизывающий. А сам он был невысок, сутул, вовсе не выглядел здоровяком, однако в нем угадывалась недюжинная сила. Лет ему было примерно пятьдесят.

— Если направят к вам, значит, поеду, — сказала Евгения Сергеевна.

— У Якова Филиппыча будете жить как у Христа за пазухой, — вмешался милиционер.

— А тебя не спрашивают, — холодно сказал Яков Филиппович, — У тебя служба?.. Вот ступай и неси свою службу, а мы тут без тебя разберемся и с Христом, и с пазухой. — Он усмехнулся.

Милиционер молча ушел.

— Что же вы так с ним? — сказала Евгения Сергеевна.

— Молод, чтобы не в свое дело нос совать. И не заступничай, у нас свои законы. Документы имеешь при себе?

— Разумеется.

— Давай. — Он протянул руку.

— Я должна явиться в райземотдел.

— И явишься, а то как же. Я оттуда и приехал за тобой. — Яков Филиппович действительно был в райземотделе, когда звонили на станцию. Он слышал разговор и предложил встретить Евгению Сергеевну. Понял, что ее собираются оставить в районе, а ему в колхозе был нужен счетовод — прежнего, мужика, взяли на фронт, заменить его было некем, и он решил переманить приезжую к себе, если она ему понравится. И Евгения Сергеевна понравилась уже тем, что заступилась за милиционера. «С характером баба-то, — удовлетворенно подумал он. — Такая себя в обиду не даст». Яков Филиппович уважал людей с характером, самостоятельных и презирал податливых, не умеющих постоять за себя, и это было одно из противоречий его собственного характера, о чем Евгении Сергеевне еще только предстояло узнать. — Ну, по рукам, что ли?..