Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

— У нас так говорят: «Закон — тайга, медведь — хозяин». Не слыхала?.. А власть Советская крепка не своей властью, а верой в нее людей, вот, — произнес он почти торжественно, поразив Евгению Сергеевну точностью мысли. — Печать у меня сохраннее будет, а то Иван и пропить ее может. Его и в председатели-то выбрали из уважения к его грамотности, а так-то человечишко он зряшный. Ну, еще что без ноги. Курятник бы ему сторожить.

Ногу Иван Никанорович потерял на гражданской войне. Он воевал вместе с Яковом Филипповичем, который вернулся домой не один, а с будущей своей женой. Была она совсем девочкой, сначала и жила в доме не как жена, а вроде из милости. Была она моложе мужа на пятнадцать лет, а выглядела едва ли не старше его. Учитель, с которым Евгения Сергеевна подружилась, объяснил, что в деревне женщины вообще рано старятся. Работа тяжелая, все время на воздухе, гигиены, не говоря уже о косметике, никакой. К тому же Яков Филиппович человек жесткий, своенравный и старорежимный, форменный кулак, или перерожденец, говорил Дмитрий Иванович, что еще хуже. Ходят слухи, что и воевали-то они с Иваном Никаноровичем на стороне белых, однако официально считается, что на стороне большевиков.

— А вы этому не верите?

— Верить или не верить — дело не моего ума. У меня просто имеется собственное мнение и кое-какое знание людей. Увы, наши органы часто смотрят не в ту сторону, в какую им следовало бы смотреть. Поэтому и видят врагов не там, где они пребывают в полном здравии и благоденствии.

— А вы тоже жесткий человек.

— Ничуть. Но там я сделался зрячим.

Дмитрий Иванович поселился в Серове — точнее, его здесь поселили — в тридцать девятом году. В тридцать четвертом его осудили на пять лет за участие в каком-то мифическом заговоре, отбывал он срок неподалеку отсюда, в поселке Койва, а после отбытия «наказания» ему предписали жить безвыездно в Серове.

— Строго говоря, я не имею права работать учителем, — рассказывал он. — Мне ведь нельзя доверять воспитание подрастающего поколения строителей коммунизма. Но наш председатель добился — и разрешили! Он все может, учтите. Бог даст, доживу потихонечку благодаря заботам Якова Филипповича…

— А вы о нем так говорите, — укорила Евгения Сергеевна.

— А вы считаете, что, если подлец, выжига не сделал мне лично ничего худого, значит, он стал порядочным человеком?.. Всякий подлец для кого-то хорош. Более того, подлецы питают слабость к проявлению благородства и даже милосердия, если им это ничего не стоит. И потом… Знаете, я не исключаю, что он во мне видит настоящего врага народа. Свой свояка видит издалека… — Тут Дмитрий Иванович рассмеялся.

— Вы бескомпромиссны, — заметила Евгения Сергеевна.

— Русский народ столько натерпелся от компромиссов!.. Простите за любопытство, ваш муж на фронте?

— Да, — солгала Евгения Сергеевна и смутилась.

— А писем не получаете.

— Он не знает нашего адреса, а мы — его, — нашлась она. — Война все смешала.

— Это верно, — кивнул Дмитрий Иванович. — «Все смешалось в доме Облонских…» — Он улыбнулся. — А что касается нашего председателя, советую быть с ним осторожнее. Он не так прост и наивен, как это кажется. Мне иногда приходит в голову мысль, что он и неграмотным-то притворяется в каких-то своих интересах. А с другой стороны, он местный, люди должны были бы это знать…

— И я думала об этом, — призналась Евгения Сергеевна. — Он, когда подписывает документы, очень уж внимательно изучает их, как будто прочитывает. Но зачем ему это?

— Нам с вами его психологию не понять. Но совершенно очевидно, что он ничего не делает случайно, по наитию. Он шагу не ступит, не взвесив все, не просчитав последствий.

— Вы из него делаете…

— О-о! — усмехнулся Дмитрий Иванович. — Из него сделать ничего нельзя, он состоялся. Да. Мужик, разумеется, крестьянин, но за ним вековой опыт поколений и невероятная приспособляемость к любым условиям. И если он пригласил именно вас, следовательно, именно вы ему и были нужны.

— Глупости, — возразила Евгения Сергеевна. — Это уже из области вашей фантазии. Он же не знал меня, это чистая случайность.

— Блажен, кто верует.

XVIII

АНДРЕЮ понравилась деревенская жизнь. Правда, было непривычно без электричества, да и керосин экономили, так что по вечерам чаще сидели с лучиной, а вообще, как и все, рано ложились спать. Непривычно было и без водопровода, и без уборной в доме — по нужде ходили во двор, а это не только неудобно, но и страшно, когда темно. Особенно Андрей боялся волков, которых развелось видимо-невидимо (говорили, что они бежали на Урал от войны), и по ночам они стаями выходили прямо на поскотину.

И все-таки это была вольная жизнь, и она не могла не понравиться мальчишке, оказавшемуся после подвала на просторе. А война, что ж война, она была далеко, а здесь зловещего ее дыхания ребятишки еще не почувствовали.

Труднее всего было побороть страх перед животными— коровами, лошадьми, равнодушными баранами. Вот уж где деревенские мальчишки потешились! Случалось, Андрей заиграется в те же «бабки», а кто-нибудь шепнет ему на ухо: «Андрюха, бык!» — и он, не оглядываясь, бросив все, пускается бежать. Мальчишки хохочут до упаду, им весело. А ему до слез обидно…

* * *

После войны, когда отменили пропуска на въезд в Ленинград, вернулась и наша мать. К тому времени мы со старшим братом учились в ремесленном (мы сумели вернуться раньше матери, но это уже другая история). Мать с младшим братом и сестрой в Ленинграде не прописали — семья «врага народа». Какое-то время они помыкались, не имея прописки, у родственников, а после мать устроилась в леспромхоз. Первое время жили они в деревне, километрах в двенадцати от Мги. Старший брат туда не ездил (хранил обиду?..), а я изредка, в выходные дни, навещал мать. От станции до лесопункта идти нужно было пешком. Во всяком случае, мне ни разу не удалось подъехать, хотя, как я понимаю, машины ходили. Может быть, по другой дороге. Примерно полпути добирался по хлюпкой гати, устроенной немцами. И вот однажды со мной приключилась страшная история. Километрах в трех от станции я увидел стадо коров, которое брело по той же гати навстречу мне. Пастух с подпаском, естественно, шли сзади стада. Бежать было некуда — болото. Назад?.. Вроде и стыдно, хотя никого поблизости не было, да ведь и пройдено уже три километра, а у матери можно было поесть. Однако и пройти сквозь стадо я не мог. Мне до сих пор делается не по себе, если корова, пусть самая мирная и даже безрогая, косит на меня глазом. И в последний момент я сошел с гати и тотчас провалился по плечи в противную торфяную жижу. Я вцепился в поперечину (гать была выстлана в несколько рядов) и простоял так, или вернее провисел, покуда не прошло все стадо. При этом каждая корова непременно косила глазом, а вот ни пастух, ни подпасок меня не заметили. Матери я сказал, что случайно провалился в болото.