Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

— Нет, я «за».

— Вот и договорились, — одобрительно проговорил Шутов. — Работайте спокойно на прежнем месте и не мучайте себя лишними размышлениями. Вам все равно не разобраться в том, в чем вы пытаетесь разобраться. Для этого есть мы, а ваше дело — добросовестно исполнять свой долг. Большего от вас никто не требует. Время придет, поедете в Ленинград, об этом тоже мы позаботимся. А если кто-то о вас плохо думает, тем хуже для него. Вы меня поняли?

— И все-таки отпустите меня, я прошу вас!

— Опять вы за свое, — откровенно поморщился Шутов. — Я вас не принимал на работу.

— Ну зачем ломать комедию?!

— Комедию ломать мы не будем ни в коем случае. А работать вы будете там, где работаете. Пока. Или там, где укажут.

— Но я хочу уехать отсюда, уехать хочу! — почти выкрикнула Евгения Сергеевна. — Куда глаза глядят, лишь бы подальше.

— Ваши глаза отныне также должны глядеть в указанном вам направлении. Шаг вправо, шаг влево считается побег… Слышали?.. Вы уже не эвакуированная, уважаемая гражданка Воронцова, а ссыльная.

— Это… как же?.. — растерялась Евгения Сергеевна.

— Таким вот образом, да-с. Как жена врага народа и как лицо не вполне благонадежное. От более суровой ответственности вас спасли болезнь и наличие несовершеннолетнего сына. И мои старания. Вас не интересует судьба ваших друзей?

— Думаю, что судьба их незавидная, — молвила Евгения Сергеевна, — но с какой стати…

— Ваши друзья расстреляны, — жестко сказал Шутов.

— Господи, но за что?..

— Ваше счастье, что вы не знаете, за что, — усмехнулся зло Шутов. — А теперь идите. Живите, работайте, а когда понадобитесь, мы вас пригласим. Вообще-то вам надлежит приходить отмечаться, но уж ладно, снимаю с вас эту обязанность.

— Я не хочу, не хочу! Оставьте меня в покое! Что я вам сделала, за что вы преследуете меня?! — Она сдавила руками виски, в голове рождалась ставшая уже привычной боль.

— Думаете, я хочу сидеть здесь и заниматься грязными делишками всякой швали?.. Нет, я тоже хочу с оружием в руках защищать Родину и мой народ! А мне приказали быть здесь, мне объяснили, что сегодня и здесь фронт, и я выполняю приказ. Нет у нас выбора, ни у кого нет. А вы ведь хотите как можно скорее встретить победный час и вернуться чистой в Ленинград? Хотите?

— Кто бы знал, как хочу!

— Это зависит от вас, — уже мягче, доброжелательнее сказал Шутов. Он умел менять интонации.

— Но я не могу… — прошептала Евгения Сергеевна.

— Сможете. Захотите выжить, дождаться победы, вернуться домой и вырастить сына — сможете.

— Это… Это…

— Только без истерик и без слез. Второй раз больницы не будет, сами приведем в чувство. Учтите, дело по обвинению вас в пособничестве врагам народа и гитлеровским агентам не закрыто, оно только приостановлено, и в любое время его можно возобновить.

— Возобновляйте, — выдохнула Евгения Сергеевна. — Мне безразлично. И плакать перед вами я не буду, — до крови закусив губу, сказала она. — Но вы меня не заставите…

— Заставим, если потребуется. А сейчас подпишите один документ. — Шутов достал из стола желтую папку, аккуратно развязал тесемки, вытащил какую-то бумажку и придвинул Евгении Сергеевне — Ознакомьтесь и распишитесь.

— Что это?

— Подписка о неразглашении.

— А что я могу разгласить, если я ничего не знаю?

— Тем более это вас ни к чему не обязывает.

— Но зачем тогда подписка?

— Затем, что никто — никто, подчеркиваю! — не должен знать о наших с вами встречах и разговорах. Вы были у нас, чтобы отметиться как политическая ссыльная. И пожалуй, будет лучше, чтобы вы впредь являлись ко мне еженедельно по субботам. Вот об этом пусть знают все ваши знакомые и сын в том числе. Можете высказывать недовольство, возмущаться, можете ругать нас. И даже чем сильнее будет ваше возмущение, тем лучше. Подписывайте, подписывайте. Сам по себе этот документ ровным счетом ничего не значит. Если, разумеется, не станете болтать лишнего.

— А если не подпишу?

— Отказ дать подписку о неразглашении карается законом наравне с самим разглашением, — объяснил Шутов. — А вот эта папочка… — он потряс ею, — эта папочка кое-что означает…

Тут Евгения Сергеевна вспомнила про Надежду Петровну и подумала, что наверняка и она сидела на этом самом стуле, наверняка и ей дали подписать такой же документ. И цена, разумеется, также была высокой — свобода, хотя бы относительная свобода, или лагерь. В лучшем случае лагерь. И еще подумала, что неспроста на свободе их оставили вдвоем. Неспроста. Здесь ничего не делается просто так, все имеет какой-то смысл. Она даже хотела спросить об этом у Шутова, но не успела. Он, словно угадав ее мысли, спросил сам:

— Какие у вас отношения с гражданкой Володиной?

— Я уже вам говорила, что никаких. Она — учительница, я — мать. Больше ничего.

— Ну почему же? Милая, красивая женщина. И возраст у вас для дружбы вполне подходящий.

— Разве возраст в данном случае имеет значение?

— Неестественно, что вы не дружите. Мне жаль ее. Была так сильно влюблена во врага… Вам он тоже нравился?..

— Ерунда какая, — сказала Евгения Сергеевна.

— Жизнь есть жизнь. А я, признаться, думал, что он делал вам предложение.

— С чего вы взяли? — А сама подумала со страхом, что он знает и об этом.

— Так показалось, — сказал Шутов.

Уваров сам признался, догадалась она. Его спрашивали, зачем он приходил к ней, и он, чтобы выгородить ее, отвести подозрения, признался, что сделал предложение. Выходит, нужно было подтвердить, а она отказалась…

— Вам правильно показалось, — вздохнула она.

— Взвесили? — Шутов улыбнулся, положил в папку подписку, снова аккуратно, неторопливо завязал тесемки, убрал папку в стол и, резко вскинув голову, пронзительно, с прищуром посмотрел на Евгению Сергеевну. — Надо учиться сначала взвешивать, а потом отвечать, — проговорил он назидательно.

XXXVIII

ОНА понимала, что Шутов окончательно загнал ее в угол. И не просто загнал, но не оставил никаких лазеек. Разве что чудо, какое-нибудь невероятное событие могло бы спасти ее, а чудес, как известно, на свете не бывает. В самом деле, что такого особенного могло случиться, что заставило бы Шутова оставить ее в покое?..

А вдруг его возьмут на фронт? Ведь он сам говорил, что хотел бы с оружием в руках…

Но эту зыбкую и наивную надежду Евгения Сергеевна тотчас отбросила. Такие люди на фронт не уходят. Они умеют устроиться и в тылу. Им как раз даже выгодно, что тыл объявили трудовым фронтом. Да, для кого-то тыл действительно почти как фронт, только без стрельбы, но не для таких, как Шутов. Вот уж правда: «Кому война, а кому мать родна!» Эти разные шутовы — сколько же их, Господи! — всегда сумеют устроиться, для них-то не существует ничего запретного, ничего невозможного и… святого. Что им горе народное, что им кровь! Они сыты, хорошо одеты-обуты, у них в руках власть, которая не снилась никогда и никому, им не надо бороться за жизнь — они и так выживут. И не просто выживут, но переживут всех, потому что кроме власти в их руках и жизни других…