Жан-Жак Шуль - Ингрид Кавен

Рождественская ночь 1943 года, берег Северного моря. Детская рука рассеянно гладит белую меховую пуговицу – помпон на кроличьей шубке, капюшон надвинут на глаза. Этой девочке, которую в глубине возка почти не видно из-под волчьей полости, закрывающей ей колени, четыре с половиной года, и она слишком серьезна для своих лет. Две лошади тянут возок с поднятым верхом, они несутся вперед по снежному насту. В руке кучера, теряющейся во тьме, высоко поднятый кнут. Под полозьями поскрипывает снег, пучками белой травы вылетает в стороны, тишина. Сани летят вперед, только вперед по пустынной равнине с редкой растительностью, потом вылетают к чернильному морю: утесник в хлопьях пены, лабиринты молов, между которыми гудит ветер, темные сферические бакены ныряют в чернильной воде, ржание лошадей тает в темноте, чтобы вернуться глухим рокотом от разрывов бомб, падающих через равные промежутки времени. Achtung! [2] Пропускной пункт. Halt! [3] Кучер показывает Ausweis, [4] солдат отдает честь, поднеся руку к козырьку: «Проезжайте… быстрее…», часовой откидывает ногой витки колючей проволоки, поднимает шлагбаум, сани несутся к гарнизону. Редкие фонари освещают кучку бараков, на лицах пляшут короткие всполохи, поблескивает снег. Вдалеке длинные трассирующие ракеты выписывают на небе блестящие дуги, разноцветными венчиками рассыпаются другие и медленно оседают на землю, рисуя в небе «елочки». Кучер соскакивает с облучка, распахивает низкую дверцу, помогает девочке сойти; из тьмы выступает часовой, открывает дверь в барак, девочка вскарабкивается на деревянное крыльцо, с нее снимают шубку: на ней бордовое бархатное платье с короткими рукавами фонариком, вышитое по вороту двойным рядом беленьких цветочков; два молоденьких матроса провожают ее к низкой сцене, по краям которой установлены две новогодние елки, а в глубине – темное знамя, потом они поднимают ее и ставят на сцену. Девочка начинает петь… Stille Nacht, Heilige Nacht, дивная ночь, святая ночь, чудесный голос, голос мечты.

На скатерти лежит развернутый лист белой бумаги. Вокруг разложены в порядке: карандаши в ряд, кисточки – веером, флаконы выстроились полукругом, бакелитовые [5]стаканчики и баночки с кремом, компактная пудра разных оттенков. Глаза ее опущены, на странице, куда устремлен взгляд, от руки написанные цифры, линейки, скрипичный и крутобокий басовый ключ, а по диагонали и по горизонтали – висящие на линейках загадочные иероглифы.

– Сначала скулы, потом – кожа, как натянутое на подрамник полотно, а ты – несколько прикосновений кисточкой – всего – ничего – и ты преобразилась.

Голос нежный, тягучий, переливчатый, латиноамериканский.

Сначала основной тон: прозрачная легкая пудра, очень светлая, будто фарфоровая. Потом – глаза: верхние веки – темный тон растушевывается к виску, затем лиловый, голубой, темно-синий. А в мыслях – партитура: ноты, слова, пять линеек. Скрипка – виолончель – Ингрид – рояль: для каждого своя линейка, Для рояля – две: для правой руки и для левой; Ингрид – лишь инструмент среди прочих.

– Вот и все: маска готова. Теперь надо только, чтобы оно заявило о себе, само.

«Грим, – думает она, – это по-немецки Maske, маска, лицо…»

Он открывает коробочку и достает оттуда тонкий черный камень, привезенный с другого конца света.

– И тогда министр спросил Жанну: «Да кто же этот Рональдо, о котором мне прожужжали все уши, все только и делают, что его хвалят?…»

Он поплевал на черный камень: так легче проводить им по коже.

– «Он делает женщин красивыми, господин министр!» – И маленькой щеточкой начинает красить ресницы.

– «Тогда пусть ему сию же минуту выдадут вид на жительство…»

Туши много, очень много. Она чуть заметно улыбается под гримом.

– «Пусть ему сейчас же дадут вид на жительство, приказала ее величество!» Звучит, да?

Он просто кудесник, его карандаш – это волшебная палочка, все, что он делает, – сказка: она думает о женщинах, которым он делал «лицо», это королевствующие дамы, его королевы, его звезды – Жанна! Катрин! Изабель! Королевство Франции, его столица Париж, о котором она мечтала ребенком…

Партитура раскрыта: соль ми sehr langsam, [6] очень медленно crescendo [7] ре fermate [8] соль мажор…

«Что это была за история, – начинает вспоминать она, – недавно в газете… какая-то история с костями… Ах да, некий молодой англичанин, музыкант, которого арестовали за то, что он носил с кладбища большие берцовые кости и делал из них тибетские флейты, а судье заявил: «Соприкосновение со смертью, ваша честь, давало мне возможность играть более красивую музыку». «Три месяца строгого режима!» На белый лист партитуры упало немного пудры, прямо посередине музыки – соль ми ре. «Это какая?» – «Рассыпчатая розовая». Забытая деталь, пудра rose poussière была модной во тьме семидесятых, потом забылась, я ею еще пользуюсь». Палец нежно касается дуги бровей, дуновение на коже, палочка несильно растирает веко, легкое прикосновение кисти на скуле.

Вдруг погас свет. Тьма. Молчание.

– Я за эти годы так хорошо узнал твое лицо, что могу работать и в темноте!

Волшебник, который состарился, так и не повзрослев! Пальцы слишком худы, ест мало, глаза запали, часто должен ложиться. «Это тот восточный гриб». «По мне так все грибы Китайская грамота». И оба в одно и то же мгновение посылают во тьму бледную эфемерную полуулыбку. Он не торопится, она же под своим «лицом» погружается в полудрему, которая уносит ее к музыке, он гримирует ее в полной тишине. Партитуру она видит и в темноте: скрипка: соль ми до очень-очень медленно piano ми До crescendo fermate. Из громкоговорителя звучит безразличный голос: «…осталось пятнадцать минут», но это – не для них, их время – время ритуала. Теперь рот: верхняя губа накрашена не до конца, так кажется, что рот меньше. За этой легкой вуалью, кинематографический грим, ее уносит еще дальше, невидимую, несколько отстраненную, застывшую. Нижняя губа: он обводит контур бордовым карандашом, потом наступает очередь кроваво-красного, центральная часть – светлее. Ее как будто здесь нет, она дремлет за этой косметической вуалью, под кинолентой, среди музыки. «Осталось семь минут…» И наконец еле заметная серебристо-белая полоска по всей длине носа – так лучше выделяются его очертания, нос уменьшается и хорошо виден на лице. Ну вот, «лицо» готово. Конец. Он вытягивается на диване, она открывает глаза, смотрит на себя в зеркало, взгляд снова скользит по миллиметровой бумаге: слова написаны в строчку, ноты висят на линейках. Ее час настал, она это знает. «Пора, идите…» Дверь приоткрывается, она встает, подхватывает на ходу подол платья. «Следуйте за мной…»