Свен Лагер - Фосфор

Они еще в школе усвоили, что девять безобидных чисел и пара значков могут превратиться в настоящую гремучую смесь. Так чего же ожидать от двадцати шести букв? А тут еще всякие закорючки и черточки, двойные W, и L, и закорючки, то и дело клеящиеся к той или иной букве. Все это вызывает недоверие. Потому никто и не учит французский. Всюду закорючки да «домики», да двойные точки над буквами I, а на конце еще и буквы, которые ни в коем случае произносить нельзя…

Вот почему Микро и читает только «TV — Художественные фильмы», или телепрограмму, или разные инструкции, а иногда какие-нибудь интервью. Особенно те, в которых рассказывается, кто, каким и для чего пользовался оборудованием, и какой звук каким образом можно извлечь. Все, что читает Микро, должно служить описанием чего-либо, иметь свое соответствие в мире. Мир — это то, к чему можно притронуться. И слова в этом мире для Микро — всего лишь слуги, как, впрочем, и деньги. Правда, деньги служат гораздо лучше, чем слова.

Так я познакомился с Микро — на блошином рынке, где он стоял с кипой своих исцарапанных пластинок и ящиком книг, доставшихся ему после смерти отца. Книги ему тоже пришлось взять себе, потому что иначе он не получил бы «хонду» от матери. Так вот, Микро стоял и во все глаза таращился на людей, готовых отдать за книги настоящие деньги, столько денег, что свои дряхленькие пластинки он в итоге раздарил. Что тоже оказалось непростой задачей, ведь на рынке мало кто интересовался грампластинками. Людям даром не нужны пластинки без лейбла, на которых просто что-то нацарапано шариковой ручкой.

Я проходил мимо его столика и спросил:

— Сколько ты за это возьмешь?

И показал на Томаса Бернхарда, издание в твердом переплете, почти новенькое.

Пятьдесят пфеннигов, сказал он. Как пятьдесят пфеннигов?! Я почти закричал. Ладно, тридцать, сказал он, а я ответил:

— Слушай, я дам тебе три марки, иначе меня совесть заест.

Это хорошие книги, сказал я, и стоят немало. Я сел подле него и написал сзади, на ценниках, нормальные цены, и к вечеру он уже получил столько денег, что пригласил меня в дорогущий клуб «Тостер».

Первый и, собственно, последний раз, когда он меня чем-либо угощал, потому что он жалкий скупердяй. Заплатил за вход и купил две колы. И каждый раз он теперь напоминает об этом, когда я говорю ему, что он глупый, иссохший скупердяй — о том, что тогда, один-единственный раз он угостил меня, заплатил за вход и два напитка. Такси до дома опять же оплачивал я сам, что обошлось мне дороже, чем ему наши голодные посиделки.

Для Микро непостижимо, что за подержанные книги можно получить деньги. Много денег. Если подумать, «TV — Художественные фильмы» содержит телепрограмму на две недели и стоит всего две марки восемьдесят пфеннигов, какая-нибудь инструкция вообще ничего не стоит, равно как «Грув» или «Луп» — их тоже дают бесплатно. А сколько стоят новые книги! И ничего-то путного в них нет. Ничего, что могло бы пригодиться в жизни. Иногда мы подходим к магазинчику «Международной прессы», что в зоопарке, и листаем дорогие журналы на английском языке. Время от времени я покупаю какой-нибудь из них, и для Микро непостижимо, что я покупаю что-то, если уже его почитал.

«Да и зачем его читать, — наверное, думает Микро. — Ведь все это вполне заменяют красочные картинки и хороший звук». Не могу сказать, что он абсолютно неправ. Вспомните «451° по Фаренгейту», научно-популярный роман семидесятых годов, где все книги запрещены. Если у кого-то находят книги, их конфисковывают и тут же сжигают. Возможно, за хранение книг даже расстреливают, точно не помню.

Главный сжигатель книг лишь повторяет:

«К чему книги? Что существует, то существует. Зачем это описывать? Книги лгут». Все люди в «451° по Фаренгейту» смотрят телевизор или читают фотогазеты, которые, увы, в фильме показаны довольно примитивно. Хорошей музыки в фильме тоже нет. С хорошей музыкой никто и не пожалуется на отсутствие книг, и Микро этот фильм тоже понравился бы.

Кроме того, было бы меньше книг, и из-за каждой книги, каждой тайной книги пришлось бы дрожать, потому что из-за нее тебя могут поставить к стенке. Каждый год не издавали бы миллионы книг о том, как можно бросить курить, или как пользоваться новым Windows. За это никто не захотел бы умереть. Как раз это я и пытаюсь втолковать Микро — что за хорошую книгу можно отдать жизнь. За хороший ремикс он и сам бы умер, так сказать. Но ведь он молчит. И не читает.

Хуже армейской или гражданской службы для Микро была бы работа в букинистическом. Он воспринял бы это как исправительную колонию. Хуже ежедневных отжиманий, валяния в грязи или мытья посуды в доме престарелых. Хуже, чем сидеть без денег, и даже хуже, чем сидеть без музыки. Я спрашиваю:

— И даже хуже, чем СПИД?

— Да, — заверяет он, — хуже, чем СПИД.

Для Микро нет ничего мертвее книг.

— Осторожно, Микро, — говорю я ему. Он на целую голову ниже меня, и мы как раз идем по темному тротуару в страну грез.

— Забудь обо всем, что ты учил в школе, чтобы наконец увидеть все, как есть. И тогда, Микро, ты снова увидишь все те мелочи, которые тебя цепляют. Ты же умеешь находить звук на большом компакт-диске или мелодию, которые значат для тебя больше остальных и которые находишь только на третьем или седьмом сидюке, а не на сто восьмидесятом, в самом большом музыкальном магазине Европы. С чтением точно так же.

Много людей толчется на улице, и теперь Микро едва не наступает мне на пятки. Я прокладываю ему дорогу среди людей, пьющих возле кафе, и размышляю:

«Величие, да, величие — вот что нужно обнаружить. На самом тупом и недоразвитом написано: «Великий». А на скромном и хорошем ничего не написано, потому что истинное его величие нужно еще распознать. Микро всегда считает, что все должно доставаться даром, но хорошее должно стоить дорого. Пульт диджея должен быть дорогим. И большим. Может, и он прочел бы книгу, стоящую столько же, сколько дорогой пульт.

В букинистическом магазине я нашел потрепанную книгу в мягком переплете. Анри де Монтерлан. Поистине великая книга. Называется «Сострадание к женщинам». Молодой человек потешается над женщинами, а автор потешается над молодым человеком. Мы с Лаурой поочередно читали друг другу отрывки из этой книги. А потом купили и две другие части той трилогии, потому что просто подсели на нее. У Лауры есть чувство юмора. Она могла смеяться над слезливыми письмами брошенной возлюбленной того юноши и над его злыми ответами.

После она мне никогда не писала таких писем. Ни слезливых, ни злых. Она вообще мне не писала. Возможно, она боится, что я буду потешаться над ней. А ведь именно я однажды написал ей письмо. Вот над ним-то она наверняка посмеялась бы всласть. Я писал ей о том, что не знаю, как быть, не знаю, почему ее бросил. Писал, что мне не приходит в голову ни одной причины. Как досадно. К счастью, письмо я так и не отправил. Есть ли лучший способ причинить боль брошенной возлюбленной, чем послав ей письмо, в котором признаешься, что особых причин для разрыва и не было.