Альберто Моравиа - Преступление в теннис-клубе

— Княгиня, до чего ты забавная, — кричал ей в лицо Лучини, а она смеялась, будто получила комплимент.

— Княгиня, княгиня, княгиня моя, — с чувствительным видом напевал Рипанделли; но вдруг его лицо стало жестким, вытянув руку, он свирепо схватил женщину за грудь. Она, вся покраснев, пыталась высвободиться, потом внезапно засмеялась и метнула на молодого человека такой взгляд, что он немедля разжал руку.

— У, какая дряблая грудь, — крикнул он остальным, — совсем тряпка. А что, если нам ее раздеть?

Намеченная программа шуточек была почти исчерпана, и предложение имело большой успех.

— Княгиня, — сказал Лучини, — нам говорили, что ты прекрасно сложена… Будь так великодушна, покажи нам свое тело… чтобы мы могли умереть спокойно.

— Ну-ка, княгиня, — произнес своим серьезным блеющим голосом Янкович, без дальнейших церемоний обхватив «княгиню» и стараясь спустить с ее плеч бретельки платья, — ты не должна прятать от нас свое тельце… свое чудное тельце, белое и розовое, все в ямочках, как у шестилетней девчурки.

— Бесстыдники! — твердила «княгиня» со смехом. Но потом, сдавшись на их настоятельные просьбы, согласилась спустить платье до середины груди. Глаза ее блестели, уголки губ подрагивали от удовольствия.

— Правда я хорошо сложена? — спросила она у Рипанделли.

Молодой человек скривил рот, а остальные закричали, что этого мало, они хотят видеть больше. Лучини дернул платье и порвал вырез. Но то ли «княгиня» стыдилась показывать свое перезрелое тело, то ли в мгновенном проблеске сознания, промелькнувшем среди винных паров, увидела себя в этой выбеленной комнатушке, среди озверелых мужчин, красную, растрепанную, с голой грудью, — только она вдруг стала сопротивляться, отбиваться от них.

— Пустите, говорю вам, пустите меня, — требовала она, высвобождаясь.

Но игра раззадорила мужчин: двое держали ее за руки, трое спустили платье до пояса, обнажив желтое морщинистое тело с болтающимися темными грудями.

— Боже, какая уродина! — закричал Микели. — А сколько на себя всего напялила! Ишь, закуталась, на ней, наверно, и штанов четыре пары.

Остальные смеялись, их веселило зрелище этой жалкой и разъяренной наготы, они старались ослабить на талии жгут из платья и комбинации. Это было нелегко, «княгиня» яростно отбивалась, ее лицо под разметавшейся копной волос выглядело жалким, столько в нем было страха, стыда и отчаяния. Но сопротивление не только не вызывало у Рипанделли жалости, а, наоборот, злило его, как судороги раненого животного, которое никак не хочет умирать.

— Будешь ты стоять спокойно или нет, ведьма уродливая? — внезапно заорал он и, чтобы придать веса своим словам, схватил со стола бокал и выплеснул ледяное вино в лицо и на грудь несчастной. За неожиданным окроплением последовал жалобный, горестный вопль и новый приступ отчаянного сопротивления. Неведомо как высвободившись из рук своих мучителей, голая по пояс, подняв руки над пламенеющей шевелюрой, в свисающей поверх юбки комбинации, «княгиня» кинулась к дверям.

На миг пятеро мужчин оцепенели от неожиданности, не в силах ничего предпринять. Но Рипанделли закричал:

— Держите ее, не то она выскочит на галерею!

И тут все пятеро накинулись на женщину, бегству которой помешала предусмотрительно запертая дверь. Микели схватил «княгиню» за руку. Мастроджованни — поперек туловища, Рипанделли — за волосы. Ее оттащили обратно к столу. Встретив сопротивление, мужчины озверели, в них кипело жестокое желание бить ее, щипать, мучить. Рипанделли заорал ей в лицо:

— Мы хотим тебя видеть голой, голой!

Она испуганно таращила глаза, отбивалась, потом вдруг стала кричать.

Сперва раздался хриплый вопль, потом другой, похожий на рыданье, и наконец неожиданно пронзительный, раздирающий слух визг: «И-и-и-и!» Микели и Мастроджованни, испуганные, разжали руки. Может быть, лишь в эту минуту Рипанделли впервые ощутил всю серьезность положения, в котором оказались и он сам, и его приятели. Как будто чья-то огромная рука сжала его сердце, зажала в горсть, как губку. Им овладела бешеная ярость; он смертельно ненавидел эту женщину, которая снова метнулась к двери и с криком колотила по ней кулаками, и в то же время в нем нарастало смутное ощущение тревоги, когда думаешь: «Выхода нет, самое худшее произошло, лучше не удерживаться, катиться под откос…» Секунду он колебался, потом словно бы чужой, неподвластной его воле рукой схватил со стола пустую бутылку и с силой опустил на темя женщины, всего один раз.

Она осела на пол, упала на кучу своего тряпья головой к порогу, в позе, не оставлявшей никаких сомнений: рухнула на правый бок, упершись лбом в запертую дверь. Рипанделли, стоя над нею с бутылкой в руке, сосредоточенно разглядывал спину «княгини». На уровне подмышки родимое пятно величиною с чечевицу, эта деталь и, может, еще то, что густая шевелюра заслоняла лицо, заставили его на минуту вообразить, что ударил он кого-то другого и совсем по другой причине: скажем, некую прекрасную девушку с безукоризненным телом, которую любил долго и напрасно, на чью безжизненную грудь готов был броситься со слезами раскаяния, горького раскаяния, способного, быть может, воскресить ее к жизни. Но вдруг тело странно дернулось и перевалилось на спину, открыв раскинувшиеся в разные стороны груди и лицо, на которое было страшно глядеть. Волосы закрывали глаза («К счастью», — подумал Рипанделли), но полуоткрытый безжизненный рот отчетливо напомнил ему виденных в детстве убитых животных. «Она умерла», — подумал он спокойно и сразу испугался собственного спокойствия. И тут только он повернулся и поставил бутылку на стол.

Четверо остальных сидели в глубине комнаты у окна и с недоуменным видом смотрели на него. Стоявший посреди комнаты стол мешал им разглядеть тело «княгини», они видели только, как он ударил. Наконец с осторожным любопытством Лучини привстал и, вытянув шею, бросил взгляд в сторону двери. Нечто лежало на полу, головой к порогу. Приятели увидели, что Лучини побледнел.

— Мы, кажется, на этот раз наделали дел, — сказал он тихо, испуганно, не глядя на них.

Микели, сидевший в самом дальнем углу, тоже встал. Он был студент-медик и поэтому чувствовал какую-то ответственность.

— Может быть, она потеряла сознание, — сказал он спокойно, — надо привести ее в чувство. Подождите…

Он взял со стола недопитый бокал, наклонился над телом, остальные стали в кружок. Они видели, как он подсунул руку под спину «княгини», приподнял ее, налил ей в рот немного вина. Но голова болталась, руки безжизненно свисали. Тогда Микели снова опустил женщину на пол и приложил ухо к ее груди. Через секунду он встал.

— По-моему, она умерла, — сказал он, еще красный от напряжения.