Инна Гофф - Рассказы-исследования

«Несколько раз прошла я мимо подъезда, прежде чем позвонить… Мне сказали, что Гольцев профессор, кроме того, он писатель: печатает свои произведения в „Русской мысли“…

Мы с ним сидели в маленьком зальце, за столом, а кругом нас кишели дети. Может быть, их было и не так много, но они были до такой степени шумливы, подвижны и резвы, что заполняли собой все пространство.

Один мальчик все влезал на стул и рисовал у него что-то на лысине. Виктор Александрович только слабо отмахивался…»

Прочитавший эти строки навсегда запомнит Гольцева.

Любовь не требует пояснений. Ее брак с Авиловым в них нуждался. И она поясняет:

«Я решила, что выйду замуж „трезво“. Мне жилось хорошо. Весело мне уже не было, но мне было интересно: я много писала.»

Они поселились в Петербурге. Ее муж – донской казак Михаил Федорович Авилов – был студенческим другом ее старшего брата, толстовца Федора Страхова. Она признается, что будущего мужа «не любила, побаивалась… и ценила высоко».

И еще о нем:

«Любезность он считал глупостью и сам всегда был дерзок, иногда тонко и умно, но всегда очень обидно… Я знала, что он умный… очень здраво глядящий на жизнь и очень верный человек.

Ужасно я тогда ценила этот „здравый взгляд и верность“…»

…В Петербурге они поселились вблизи Худековых. В тесной квартирке издателя «Петербургской газеты» бывали известные писатели, здесь же устраивались юбилейные обеды и чествования. Жена Сергея Николаевича Худекова, Надежда Алексеевна, переводчица и театральный критик, познакомила свою сестру Лидию Авилову со многими литераторами.

Тут бывали Минаев, Лейкин, Потапенко. Бывал Антон Павлович Чехов. Впечатления о встречах и беседах с ними вошли в главу рукописи Л. А. Авиловой, озаглавленную «Петербург».

Она, делавшая в литературе свои первые шаги, не прошла для этих людей незамеченной.

Какой была она в ту пору?

«…был высокий рост, прекрасная женственность, сложение, прекрасная русая коса…»

В ней смесь застенчивости и любопытства к жизни, смешливости и грусти. Она забывала о том, что красива, потому что в ней было еще столько другого – ум, юмор, талант, постоянное ощущение своего несовершенства…

«Писательница! Чтобы иметь право доверять своей мысли, надо суметь провести ее через мысль, уже выраженную раньше… И жизнь и мысль – это всегда продолжение жизни и мысли…»

«Я прочла несколько серьезных книг: Миля, Шопенгауэра. Будто поняла, но почему-то мне это ничего не прибавило.

И вот я поняла: я безнадежна, потому что я не мужчина, а насквозь, прямо неистово – женщина».

В женственности ее сила, но она словно не понимает этого. Впрочем, позже, рассказав о встрече с Максимом Горьким в конторе книгоиздательства «Знание», о том, как, прочтя ее книги, он пришел к ней потолковать с глазу на глаз, оговорив, чтобы им не мешали, она запишет:

«…почему Горький ко мне приехал? Почему он горячо и мною говорил? Да просто потому, что я тогда была молода и понравилась ему. Будь я умней в десять раз, талантливей в сто крат, но будь у меня очки на носу и закрученная косичка на затылке, никаких Горьких у меня бы не бывало».

И там же:

«Лев Николаевич, конечно, не замечал моей наружности… Он узнавал меня при встрече, справлялся о моих занятиях, считал мои рассказы „хорошими“ и даже как-то прочел вслух один мой рассказ… но мне кажется… что в этом случае, будь у меня очки и косичка, он отнесся бы ко мне еще лучше, еще внимательнее и теплее».

Попав в литературную среду, она вошла в нее легко и естественно.

Дом Худековых, литературный кружок Гнедича, завтраки у Тихонова – суетливые, где «всегда не хватало не только вилок, рюмок, но и стульев».

И здесь литераторы – Голицын, Муравлин, Морозов («сидевший в крепости», поясняет она).

Знакомство с Маминым-Сибиряком, Станюковичем. Дружба с Боборыкиным, новым романом которого после смерти Тургенева открывался каждый январский номер «Вестника Европы» и о котором Бунин сказал: «…очень умный был человек, только большим талантом бог его не наделил…»

Эта среда мастерски изображена ею в записках. Законченные портреты и живые наброски, сделанные легким касаньем пера.

И если в пейзаже она живописец-импрессионист, то в портрете скорее график.

В ее галерее Лев Николаевич Толстой, быстро сбегающий по ступенькам навстречу молоденькой девушке, пришедшей к нему за советом, как ей жить, чтобы стать полезной народу. Его отеческий, разочаровавший ее совет – найти дело в своей семье.

И Максим Горький, первая встреча его с молодой писательницей, сударыней, как он назвал ее в разговоре, и ей это не понравилось.

«– Да ведь черт вас знает! Ведь вы все-таки дама? Ведь так?

– Ну ладно… Дама, – согласилась я, смеясь».

Здесь и данная без грима великая Савина, и гротесковый Н. А. Лейкин со своей простоватой, добродушной женой Прасковьей Никифоровной. Они жили на Петербургской стороне в собственном деревянном доме и держали лошадь.

И вот почти каждый день Прасковья Никифоровна отправлялась на этой лошади отвозить в редакцию «статьи» Никлая Александровича. Его сценки и рассказики она всегда называла «статьями».

Она пишет по ночам. Пишет много. Лидию Авилову охотно печатают, хвалят. Ее имя встречаем в «Петербургской газете», в газете «Сын отечества», в «Ниве». Она издает свою первую книжку «СЧАСТЛИВЕЦ и другие рассказы». «Книжонку», – уточняет она. Солидный журнал «Вестник Европы» принимает ее повесть «По совести». (В этой редакции с ней случился конфуз, о котором она потом рассказывала с присущим ей юмором: от смущения она не могла правильно назвать по имени редактора Михаила Матвеевича Стасюлевича и, путаясь, называла его то Стасюлей Матвеевичем, то Михаилом Стасюлеевичем.)

Этот случай стал широко известен благодаря ей самой – она была мастерица рассказывать о себе анекдоты.

Был любящий муж и маленький Левушка. Она жила в Петербурге, писала, печатала… А какие достались ей учителя!

Только вот писать приходилось по ночам.

Антон Павлович Чехов, с которым она встретилась у Худековых, подробно разбирает ее рассказы. Дает советы, которые она, по ее признанию, тогда «плохо понимала». Часто она обижалась, и он терпеливо разъяснял суть своих требований, потому что считал ее талантливой. Он часто призывает ее к холодности:

«…Когда хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее – это дает чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее.

А то у Вас и герои плачут, и Вы вздыхаете. Да, будьте холоднее»

Она старалась следовать его советам, но у нее получалось не холодно, а сухо.

«Пишет умственно-сухо», – сказал Лев Толстой о некоторых ее вещах. Он питал интерес к ее работе и один из рассказов, «Первое горе», включил в своей «Круг чтения» и написал ей по этому поводу: