Инна Гофф - Телефон звонит по ночам

Они выбрались из города на шоссе. Уже стемнело. Домики, беленные известью, мелькали огоньками. Позади них, среди темной равнины, смутно вырисовывались контуры терриконов. Иные из них курились во тьме голубым огнем. Трогательные надписи на щитах автоинспекции – этой придорожной мадонны – попадались на глаза. Бородин знал их наизусть.

«Добро пожаловать, только соблюдайте правила уличного движения!»,

«Город Уклоново приветствует дисциплинированных водителей!..»

«А все же Савва не забыл наш столовский борщ, – подумал вдруг Сергей, и ему на минуту стало весело. – Про банкет бы он давно забыл, а борщ помнит…»

Он прислушивался к разговору женщин. Временами они обращались к нему, и тогда он оглядывался через плечо и видел измененное годами красивое лицо Томки. Оно смутно белело в глубине машины. В свете фонарей видно было, как блестят Томкины глаза.

Она была смешной девчонкой. На лекциях сосала мятные конфеты. И угощала всех. А как-то в общежитии была вечеринка. Она завернулась в одеяло и танцевала на столе что-то вроде «цыганочки». Она любила Стаха Угарова. Любила светло, преданно, не таясь, как любят только в ранней юности… Они дружили со школьных лет. После войны вместе приехали в Москву из Сибири.

Наверно, Томка и в горный пошла ради Стаха. Чтобы всегда быть рядом с ним. Но что поделаешь! Друзья юности часто остаются ни с чем. Теперь у Томки муж, доктор наук, физик. Видная фигура. Что для нее теперь горный техник Угаров? Так. Женские сантименты.

Сергей оглянулся, внимательно через плечо взглянул на Тамару.

– Ты что? – спросила она.

– Так. Ничего.

Он думал об Угарове. О Мае. О муже Томки, которого никогда не видел. О сложностях жизни, где счастье одних переплетается с бедой других.

А впереди уже горсткой огней светился рудник. Из трубы обогатительного цеха валил дым, и светляками разлетались искры, – в сушке шуровали.

Утром после планерки он созвал летучку в кабинете начальника шахты. Ночью решение созрело. Но он не торопился высказать это. По своему опыту он знал, что люди не любят готовых решений. Особенно не любят их те, кто сами наделены хоть некоторой властью.

Нет, к решению любого важного вопроса людей надо привести. Сделать так, чтобы это решение исходило от них самих. Только тогда то, что они решат, приобретет действенность и силу.

Мнения разделились. Забазлаев настаивал на рекорде. Ему надоело ставить опыты на лягушках. Он берется дать в июле полторы тысячи тонн в сутки вместо четырехсот шестидесяти плановых.

– Ты знаешь меня, – говорил он Бородину. – Знаешь, как я могу работать, когда разозлюсь.

«Погоди, – думал Сергей. – Скоро ты разозлишься по-настоящему. И тебе придется забыть про твоих невест и доказать их папенькам, что ты и вправду „геройский парубок“».

– И кто это им наплел о наших возможностях? – сказал Саша Величкин. – Работали спокойно. План наращивали из месяца в месяц, несмотря на аварии.

– Иди ты к черту, – вспылил Павлик. – Я твою гробовую пословицу наизусть выучил. «Лучше медленно двигаться на катафалке, чем быстро – пешком». Ты это хотел сказать?

Он намеренно переврал порядок слов в любимой Сашиной присказке, и все засмеялись.

– Сейчас нам надо двигать запад, – сказал Угаров. – Усилить его. Снять с востока скоростную бригаду проходчиков и бросить ее на запад… Вот смотрите, что у нас получается…

Он придвинул к себе листок и быстро набросал разрез пласта, штреки и ходовые печи – «ходки», как называли их в просторечии.

С папиросой, закушенной в углу рта, щурясь от ее дыма, он рисовал уверенно бегло, как рисуют все инженеры, доказывая друг другу свои мысли.

Молодец Стах. Толковый мужик, – думал Бородин, слушая Угарова. Будь у тебя законченное высшее, поставил бы я тебя начальником шахты… Видит бог!

Молодец, Стах, – думал Бородин. Именно так мы и будем действовать. Все силы бросим на запад. Нравится это вам, Савва Григорьевич, или нет. Мы вытянем запад и осилим проектную мощность – полторы тысячи тонн, которых ждет от нас государство. Потому что государству нужен уголь. А вам, Савва Григорьевич? Что нужно вам? Дать уголь стране или поставить круглую цифру в ведомости за полугодие?

Забазлаев спорил со Стахом. Говорил, что бросать скоростную бригаду на запад, где геология не дает продвигаться быстро, – это бред сивой кобылы. И Саша Величкин поддержал Павлика, хотя не очень уверенно. Все столпились возле оперативного плана.

Правильно, Стах, – думал Бородин. Сказал бы я тебе одну вещь, товарищ Угаров. Но я дал слово молчать как проклятый. Зря я дал Ольге слово.

Они миновали рудничный поселок Полыновку и спустились по гористой улочке старой Полыновки – небольшого украинского села. Вместо белых глиняных мазанок здесь были дома, сложенные из донецкого песчаника. Из того же песчаника были сложены заборы. Их складывали, как поленницы дров, не скрепляя, а просто укладывая один плоский камень на другой. Сложенные таким образом, обрушившиеся кое-где, они походили на старинные укрепления с бойницами.

В остальном же старая Полыновка мало отличалась от любого другого села. В густо разросшихся садах стояли раскидистые яблони и вишни. Выбегали за ворота и, замерев в боевой готовности, впивались взглядом в прохожих беспородные псы разной масти. В жарком воздухе пахло коровьими лепешками и дымом. Дети грызли кислые незрелые яблоки и раскачивали качели. Прошли навстречу два парня, лузгая семечки. Они были одеты щеголевато. Вежливо поздоровались со Стахом, и один из них оглядел Тамару зелеными нагловатыми глазами.

– Проходчики наши, – сказал Стах. – На автобус отправились, в Уклоново. Там сегодня кино и танцы.

– В Уклоново? Так далеко?

– Что поделать. Не у всех Большой театр через дорогу.

– Ты меня упрекаешь? За то, что я живу в Москве?

– Живи на здоровье. Кто-то должен жить и там. Я даже рад, что это ты.

– Рад?

– Да. Рад за тебя…

Они спустились в балку и шли по узкой тропке над речкой. Местами тропка становилась настолько узкой, что приходилось идти по одному. Вот и сейчас Стах шел впереди, Тамара следом. На нем была светлая рубашка – одна из тех, что она выбрала ему в Москве. Хромовые сапоги, – видимо, эту обувь он предпочитал всякой другой.

Было что-то юношеское, до боли знакомое в крутом затылке и смуглой шее. В спокойных плечах, наверно тоже смуглых, под тонкой рубашкой.

Он шел, похлестывая по сапогу веточкой, которую сломал где-то по дороге.

– Я рад за тебя, – повторил он. – Что ты не вышла замуж за горняка. Тебе пришлось бы жить здесь.

– Разные есть горняки. Я встречала наших в Москве. Работают в Госплане, ездят в командировки.