Филип Рот - Заговор против Америки

И моя мать, вслед за отцом, оставила службу. Скопить ей на счете в монреальском банке удалось немного — но и этого немногого должно было хватить на переезд в Канаду и первые дни в эмиграции, если бы нам пришлось не просто покинуть США, а бежать из страны.

С работы в универмаге она ушла столь же стремительно, как оставил насиженное местечко в компании «Метрополитен», в которой он прослужил двенадцать лет, отец, — лишь бы воспротивиться правительственным планам принудительного перевода по службе в Кентукки и постыдному разгулу антисемитизма, признаки которого он, единомышленник Уинчелла, безошибочно распознал в программе «Гомстед-42». Мать вновь чуть ли не круглосуточно хлопотала по дому, вновь поджидала нас с горячим ланчем в большую перемену, а в летние каникулы собиралась пристально проследить за тем, чтобы мы с Сэнди, маясь бездельем, опять не натворили каких-нибудь глупостей.

Отец преобразился, брат стал таким, как раньше, мать занялась своими прямыми обязанностями, на голову мне наложили черной шелковой нитью восемнадцать швов, мое величайшее сокровище безвозвратно исчезло, — и все это произошло со сказочной стремительностью, буквально по щучьему веленью. Семья утратила социальный статус и воссоединилась заново в считанные дни; нас не выселили, мы не отправились в эмиграцию, мы окопались на Саммит-авеню, откуда всего через три месяца — на протяжении которых бесконечно ненавистный мне Селдон продолжал рассказывать всем и каждому, как он спас меня, истекающего кровью и почему-то в его одежде, от неминуемой гибели, — должны были съехать Вишневы. С первого сентября Селдону предстояло стать единственным еврейским ребенком в Данвилле, штат Кентукки, куда принудительно перевели по службе его мать.

Мой «лунатизм» непременно стал бы еще большим поводом для унизительных пересудов по всей округе, не выгони с позором производители крема для рук «Джергенс» Уолтера Уинчелла всего через несколько часов после той воскресной передачи, которая и заставила меня пуститься в ночные бега. Изгнание Уинчелла из эфира стало шоком для всех — и, разумеется, сам Уинчелл постарался, чтобы этот шок — в общенациональном масштабе — не прошел чересчур легко и слишком быстро. Его — лучшего на протяжении десяти лет радиообозревателя Америки — девятичасовую воскресную передачу на следующей неделе заменили трансляцией концерта танцевальной музыки из какого-то шикарного клуба в одной из манхеттенских гостиниц. Джергенсы предъявили ему два обвинения: во-первых, человек, произносящий такие слова перед более чем двадцатипятимиллионной аудиторией, устраивает пожар в переполненном театральном зале, а во-вторых, только закоренелый демагог, спекулирующий на самых низменных инстинктах толпы, может, на их взгляд, подвергнуть столь неслыханным оскорблениям действующего президента страны.

Даже такая сбалансированная газета, как «Нью-Йорк таймс», — основанная евреями и принадлежащая евреям (за что ее, в частности, в высшей степени ценил мой отец), к тому же далекая от некритического отношения к линдберговской политике сближения с гитлеровской Германией, — безоговорочно поддержала крайнюю административную меру, на которую пошли производители крема для рук, опубликовав редакционного колонку, озаглавленную «Профессиональное бесчестье». В колонке утверждалось, что

…с некоторых пор в антилиндберговских кругах разворачивается негласное соревнование: кто измыслит самую чудовищную интерпретацию подлинных мотивов, которыми руководствуется высшая государственная власть. Одним-единственным заходом своего бомбардировщика на цель Уолтер Уинчелл доказал, что на этом поприще ему воистину нет равных. Маргинальные сомнения и более чем спорный вкус Уинчелла на сей раз вылились во взрыв ненависти, представляющийся и непростительным, и аморальным. Выдвинув обвинения, столь немыслимые, что даже люди, всю жизнь голосующие за демократов, поневоле испытали внезапное сочувствие к президенту, Уинчелл опозорил себя раз и навсегда. И руководство компании «Кремы Джергенсов» следует поблагодарить за стремительность, с которой оно убрало клеветника из эфира. Журналистика в том виде, в какой она практикуется не только самим Уинчеллом, но и ему подобными по всей стране, представляет собой прямой вызов как нашим конституционным свободам, так и профессиональному кодексу чести, базирующемуся на точности, правдивости и ответственности, — на тех самых качествах, к которым мистер Уинчелл и его циничные подпевалы-колумнисты из таблоидов, равно как их чересчур охочие до денег издатели, всегда испытывали отвращение пополам с презрением .

В продолжение темы, затронутой в редакционной колонке, в «Таймс» была опубликована подборка писем, открывающаяся самым пространным изо всех — и подписанным наиболее громким именем. Выразив благодарность редакции и подкрепив сформулированное в ней мнение новыми примерами кощунственного нарушения Уинчеллом Первой поправки, автор письма пришел к следующему выводу:

Попытка раздразнить и запугать своих соплеменников-евреев вызывает ничуть не меньшее презрение, чем нарушение этических норм, нашедшее столь энергичное осуждение в вашей газете. Омерзение и только омерзение вызывает сама попытка спекуляции на исторических страхах вечно преследуемого народа, особенно когда в условиях открытого общества, свободного от дискриминации любого рода, правительство страны проявляет постоянную заботу о населении, что, в частности, нашло выражение в учреждении департамента по делам нацменьшинств. Программа «Гомстед-42», разработанная для того, чтобы расширить и углубить вовлечение гордых граждан Америки еврейского происхождения в национальную жизнь страны, получает в устах Уолтера Уинчелла наименование «фашистской стратегии», призванной изолировать евреев и исключить их из национальной жизни, — это верх безответственности и цинизма, это прямая иллюстрация техники Большой Лжи, которая (и техника, и ложь) представляет собой сегодня величайшую угрозу делу демократии во всем мире.

Письмо было подписано так: рабби Лайонел Бенгельсдорф, директор департамента по делам нацменьшинств, Министерство внутренних дел, Вашингтон, округ Колумбия.

Ответ Уинчелла появился в его авторской колонке в «Дейли миррор»; эта газета принадлежала крупнейшему медийному магнату США Уильяму Рэндолфу Херсту — наряду еще с тридцатью или около того газетами правого толка по всей стране и примерно с полудюжиной популярных журналов, входящими в так называемый королевский пул. Все эти издания перепечатывали Уинчелла, благодаря чему число его читателей увеличивалось еще на несколько миллионов человек. Херст терпеть не мог Уинчелла — из-за его политических пристрастий и в особенности из-за того, что журналист славословил Рузвельта, — и давно бы перекрыл ему кислород, не иди речь о борьбе между «Миррор» и «Дэйли ньюс» — о борьбе за души и «никели» [5] Имеются в виду монеты достоинством в пять центов. (столько стоила тогда газета) нью-йоркцев, — о борьбе, в которой желчное обаяние знаменитого колумниста и единственная в своем роде смесь дотошной правдивости с ненаигранным патриотизмом были воистину незаменимы. И когда Херст в конце концов выгнал Уинчелла, произошло это, по свидетельству самого журналиста, не столько из-за застарелой взаимной ненависти, сколько из-за беспримерного давления со стороны Белого дома — давления столь сильного, что даже такой закаленный в публичных и подковерных схватках и могущественный человек, как Херст, не смог не поддаться ему из страха перед неизбежными последствиями.