Филип Рот - Заговор против Америки

Да, конечно, имеет смысл назвать еще несколько различий между многогрешным Уолтером и безгрешным Линди. Наш президент симпатизирует фашистам и, скорее всего, сам является фашистом, тогда как Уолтер Уинчелл был заклятым врагом фашизма. Наш президент недолюбливает евреев и, скорее всего, является скрытым антисемитом, тогда как Уолтер Уинчелл был евреем и непримиримым, неистовым врагом антисемитизма. Наш президент почитает Адольфа Гитлера и, скорее всего, сам исповедует гитлеризм, тогда как Уолтер Уинчелл оказался первым американцем, возненавидевшим Гитлера, и до самого конца оставался его злейшим во всей Америке врагом. В этом отношении наш несовершенный Уолтер был безупречен — в тех вопросах, которые имеют главное значение. Уолтер слишком шумен, Уолтер слишком горяч, Уолтер слишком болтлив, — и все же при сопоставлении двух этих людей видно, что в вульгарности Уолтера таилось определенное величие, тогда как великолепие Линди является не более чем вульгарной маской. Уолтер Уинчелл, друзья мои, был заклятым врагом фашизма в любых его проявлениях и формах, не исключая из этого списка и тех шавок, что стоят на задних лапках перед своим фюрером в Конгрессе США, не исключая из этого списка гитлероидов, пописывающих в «Нью-Йорк джорнэл Америкэн» и в «Нью-Йорк дейли ньюс», не исключая из этого списка тех, кто по-царски угощает в Белом доме нацистских убийц — и делает это за счет американского налогоплательщика. И как раз потому, что Уолтер Уинчелл был заклятым врагом Гитлера, как раз потому, что он бои злейшим врагом фашизма, его вчера застрелили под сенью статуи Томаса Джефферсона на самой красивой и самой исторически значимой площади в изысканном Луисвилле. За то, что он осмелился говорить то, что думает, и сделал это в штате Кентукки, Уолтера Уинчелла убили американские нацисты, которые сегодня благодаря молчанию нашего могущественного немногословного и героического президента неистовствуют по всей стране. Вы говорите, у нас такого не может быте? Друзья мои, это уже происходит у нас, происходит здесь и сейчас, — а где Линдберг? Где Линдберг?

Люди, слушающие своего мэра у уличных громкоговорителей, подхватывают его клич — и вот уже он прокатывается по всему городу: «Где Линдберг? Где Линдберг?», а в синагоге мэр все твердит и твердит эти два слова, эти три слога, гневно барабаня по кафедре, — но не как оратор, стремящийся к вящему театральному эффекту, а как разъяренный гражданин, требующий того, что причитается ему по праву. «Где Линдберг?» Этим гневным скандированием побагровевший Лагуардиа «разогревает» аудиторию, готовя ее к кульминационному появлению Франклина Делано Рузвельта, который поражает даже своих ближайших политических сподвижников (Хопкинса, Моргентау, Фарли, Берля и Баруха — все они сидят всего в нескольких футах от гроба в одночасье превратившегося в мученика самозваного кандидата в президенты страны, который со своей манией величия никогда не нравился ближнему кругу ФДР, хотя его и терпели как ходячую озвучку некоторых мыслей автора «Нового курса»), приняв в честь Уинчелла свою боевую политическую позу, набычившись, выпрямив спину и подавшись вперед в инвалидном кресле, в результате чего его рост (в кресле) составляет ровно пять футов два дюйма, — самые страстные обожатели экс-президента называют эту знаменитую позу маленьким цветком. С кафедры храма «Эману-Эл» номинальный руководитель Демократической партии в знак всенародного единения обещает свою поддержку нью-йоркскому мэру-республиканцу на президентских выборах 1944 года с тем, чтобы тот выступил на них против идущего на второй срок Линдберга.

Среда., 7 октября 1942

Пилотируемый президентом Линдбергом «Дух Сент-Луиса» поднимается этим утром в воздух с Лонг-Айленда, воспользовавшись тою же взлетно-посадочной полосой, с которой Линди стартовал в одиночный трансатлантический перелет 20 мая 1927 года. Без воздушной охраны самолет рассекает безоблачное небо над Нью-Джерси, Пенсильванией и Огайо и садится наземь в Кентукки. Всего за час до того, как он солнечным днем приземляется в коммерческом аэропорту Луисвилла, в Белом доме узнают о том, куда, собственно говоря, отправился президент. Все же длительность полета такова, что у мэра Луисвилла Уилсона Уатта, и у самого города, и, понятно, у его жителей хватает времени на то, чтобы подготовиться к прибытию президента. Находится и авиамеханик, способный проверить самолет и подготовить его к обратному рейсу.

Из трехсот двадцати тысяч жителей Луисвилла как минимум треть, по оценкам полиции, успевает проехать пятимильную дистанцию от города до коммерческого аэропорта, приземлившись на который, президент лихо подкатывает самолет прямо к платформе с установленным на ней микрофоном, с которой и намеревается обратиться к огромной толпе луисвиллцев. Когда бурная нескончаемая овация наконец мало-помалу ослабевает и становится слышен голос самого президента, Линдберг ни единым словом не упоминает Уолтера Уинчелла, не говорит ни об убийстве двумя днями ранее, ни о вчерашних похоронах, ни о речи нью-йоркского мэра, вслед за которой Франклин Делано Рузвельт в стенах синагоги «Эману-Эл» выдвинул его кандидатом в президенты США (и прямым преемником в этой роли Уинчелла). Да ему это и не требуется. Тот факт, что Лагуардиа, как до него — Уинчелл, всего лишь конек-«пробник» для ФДР с его диктаторской манией непременно стать президентом и в третий раз и что за смехотворными нападками Лагуардиа на нашего президента стоят те же люди, которые, дай им волю, заставили бы Америку принять участие в мировой войне еще в 1940 году, еще прошлым вечером довел до сведения всей Америки вице-президент Уилер в красочной, хотя и произнесенной без подготовки, речи в Вашингтоне на съезде Американского легиона.

Президент, обращаясь к толпе, произносит всего несколько фраз: Наша страна не воюет. Наш народ трудится. Наши дети учатся. Я прилетел сюда напомнить вам об этом. А сейчас я возвращаюсь в Вашингтон, чтобы дела шли так и дальше. Достаточно непритязательный набор слов, но для десятков тысяч жителей штата Кентукки, на двое суток превратившихся в объект пристального внимания всей Америки, он звучит стопроцентно оправдательным приговором. И вновь неистовая овация, не дожидаясь окончания которой, немногословный, как всегда, президент машет на прощание рукой и одним прыжком заносит стройное и сильное тело в кабину аэроплана, тогда как улыбающийся авиамеханик знаками показывает ему, что все в порядке и можно пускаться в путь. Мотор ревет, Одинокий Орел еще раз машет рукой — и вот уже «Дух Сент-Луиса» с треском и грохотом отрывается от земли, дюйм за дюймом, фут за футом, покидая щедрый на земные дары и малозаселенный штат Дэниеля Буна (уже оказавшись в воздухе, президент демонстрирует не столько фигуры высшего пилотажа, сколько уморительные авиатрюки, какими, бывало, в молодости потешал жителей фермерских городков на западе, — но и здешняя публика тоже ликует, — и пролетает всего в нескольких дюймах над столбами телефонной линии, тянущейся вдоль шоссе № 58). Постепенно поднимаясь в поток теплого и приятного попутного ветра, самый знаменитый маленький аэроплан в истории воздухоплавания — подобно «Санта Марии» Христофора Колумба и «Мейфлауэр» первопоселенцев, — исчезает в восточном направлении с тем, чтобы не вернуться никогда.