Михаил Чулаки - Мамин сибиряк

На следующий день на литературе я развлекался тем, что рисовал, как мамин сибиряк вдувает дыхание, смешанное с изрядным кашлем, в симпатичный чурбачок, превращающийся постепенно с «кажным» новым кашлем кудесника в дедушку Чура. Нарисовал и перекинул Куте на переднюю парту. Кутя взглянула, прыснула — и тут же сделала вид, что ужасно внимательно слушает: выпрямилась, уставилась на доску и ручки сложила. Вероника взглянула, но промолчала.

Зато после звонка сказала:

— Ярыгин, подойди ко мне, пожалуйста, у меня к тебе разговор.

Я был уверен, что она начнет занудствовать про внимание на уроках, про то, что я не только ничего не делаю сам, но и отвлекаю других, что вот и Троицкая в последнее время под моим дурным влиянием стала рассеянной… Но Вероника сказала:

— Ярыги н, я слышала, у тебя есть отчим, который излечивает неизлечимые болезни?

Урок был последним, все уже убежали — Кутя, выходя, сделала гримасу, означающую, что, мол, держись, мы все с тобой! — и никто не мог слышать, о чем спрашивает Вероника своего далеко не лучшего ученика.

Написал бы я в сочинении, что вместо врачей нужно обращаться к таким знахарям, как мамин сибиряк, Вероника поставила бы два балла и долго возмущалась перед всем классом, как тогда за Пушкина с Дантесом — потому что заранее известно, что полагается сочинять в сочинениях. А саму приперло, так «я слышала, что у тебя отчим, который излечивает…»

— Отчим есть, Вероника Назаровна, а излечивает он или нет — не знаю. Дело его такое — ненаучное. Ходят вообще-то к нему — это правда.

— А как к нему попасть? Он всех принимает?

Оказывается, я и не знал, всех ли принимает мамин сибиряк. Приходят многие, а откуда берутся — бог знает. Или, выражаясь точнее, Мокошь знает. Сами приходят ли все кто хочет или только по рекомендациям?

— А кому нужно? Вашим знакомым?

Я не решался предположить вслух, что нужно самой Веронике. Пусть признается сама, если хочет. И точно:

— Мне самой нужно. То есть не самой, а ребенку. Когда болен ребенок, пойдешь к кому угодно.

— Я не знаю, всех ли он принимает, но если я попрошу, не откажет точно.

Не хотел, чтобы мои слова прозвучали покровительственно, но сказал — и тотчас почувствовал, что прозвучали именно так.

Напомнить бы ей про те два балла! Но я не стал. Сама должна помнить, если имеет хоть грамм совести. Впрочем, я не уверен, что у учителей имеется совесть — то есть не вообще, вообще-то они люди как люди, а для внутриклассного употребления: когда входят в класс, раскрывают журнал, садятся лицом ко всем остальны грешным людям, словно бы образуя единоличный президиум, они делаются какими-то не такими. Они уверены, что всегда правы, что знают истину, непогрешимы как папа римский — я не встречал еще ни одну сомневающуюся учительницу (мужчин-учителей у нас не было и нет, кроме физкультурника, трудиша и военрука), а если из-за последнего обстоятельства сравнение с римским папой хромает, что ж: будь в природе римская мама, она бы воображала себя еще более непогрешимой, чем папа. А когда человек ни в чем не сомневается, совесть ему не нужна — просто не вписывается в конструкцию, все равно как в конструкции трамвая был бы лишний руль: зачем руль, когда всегда катишься по рельсам?..

— Чего ей нужно? — спросила Кутя, едва я вышел из класса.

Ждала у двери!

— Хочет испробовать лечение мамина сибиряка.

— Дошла! И правда: плоды просвещения.

— Просвящения, — удачно нашелся я. — Теперь все ищут чего-нибудь священного. Если бы я поступал на философский, непременно бы потом написал диссертацию: «О диалектическом переходе просвЕщения в просвЯщение».

Если бы не Кутя рядом, я бы не сумел так скаламбурить. На самом деле, любимая женщина вдохновляет. И я был немедленно вознагражден за свое вдохновение:

— Ой, Мишка, тебе и правда надо идти на философский! Что за охота всю жизнь ловить жуликов? А то идут такие, как наш Антоша, которые считаются гениями за то, что набиты чужими мыслями, как сундук чужими вещами!

Не знаю, сколько своих мыслей у Захаревича, а сколько чужих, но приятно было услышать, что Кутя без почтения говорит о нашем гении.

Я взял Кутю за руку.

— Надо вывести формулу, а потом уж точно рассчитать по ней, кто вреднее для человечества: плохие философы или хорошие жулики? Если вреднее плохие философы, надо идти улучшать философию. Если хорошие жулики — надо их ловить. Еще полтора года до аттестата, может, успею.

— Не надо никакой формулы; ясно, что плохие философы, — важно сказала Кутя. — Потому что плохие философы как раз и разводят хороших жуликов.

— Или разводят, или сами превращаются.

Я не выпускал ее руку, так мы и шли домой — и гораздо убедительнее звучали наши рассуждения, когда рука в руке.

Для Вероники я все устроил. При этом выяснилось, что Липатый успел навести свой порядок в нашем капище, записывал страждущих предварительно и назначал время. Но я не хотел унижаться, просить Липатого, а то бы скоро он и ко мне гостей взялся записывать и назначать — и договорился прямо с маминым сибиряком.

Липатый попробовал было попенять ласково, что он придумал, как удобнее для всех, но я ему ответил довольно грубо — сам не ожидал, вообще-то я грублю редко:

— Лучше чтоб неудобно, да самому, чем удобно по приказу.

— Я разве приказываю, я только стараюсь.

— Видал я таких старателей!

Не уточнил все-таки, что в гробу видал. Да он понял.

Вероника пришла, когда ей назначил я, а не Липатый. Раздел в прихожей, то есть помог снять пальто, но и это так неожиданно — снимать пальто с учительницы, что я невольно подумал: стоит только начать с пальто, установить тем самым новые отношения, а там можно и продолжить… Провел ее мимо трех безымянных посетителей, назначенных по системе Липатого, — и те, естественно, не посмели протестовать.

Мамин сибиряк ей навстречу не встал. Он никогда не вставал перед дамами. Только глянул из своих глазниц-пещер, и Вероника тотчас оробела, как и все робеют под его взглядом, а уж женщины тем более.

— Пришла? Говори, чево болит. Не по женским? У всех баб женские, потому как мечтат много. Мечтат — кровя и приливат. Дети больные потом.

Вероника краснела. Она была бы счастлива остаться наедине с волхвом, чтобы никто не слышал налепляемых на нее диагнозов, но я не выходил. А чего такого? Я часто слушаю, как мамии сибиряк заговаривает болезни или морочит больных, не знаю уж точно зачем же мне выходить при Веронике? Пришла — пусть терпит, как все. Пусть скажет спасибо, что не маячит Липатый со своей сальной мордой.

У меня у сына припадки. Всего четыре годика, а такая астма! Я не принесла, потому что если вынесу на мороз — сразу глотнет холодного воздуха и припадок. Так задыхается — ужасно смотреть. Уж я к кому ни обращалась!