Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

Конечно, иные случаи, о которых рассказывается в этом романе, связаны с жизненной практикой авторов. Однако герои повествования и ситуации, как они складываются в различных эпизодах, вымышлены и не относятся к кому-либо из реально существующих лиц или имевших место событий.

Лифтом он никогда не пользовался. По старой привычке, приобретенной еще в студенческие годы, он поднимался по лестнице. Лифты в клинике еле ползали, и для него всегда было сущим мучением ждать, пока придет лифт, чтобы потом в переполненной кабине подниматься или спускаться. Войдя в широкие, окованные медью двери, он чувствовал, как привратник за стеклянной перегородкой пялит на него глаза, пока он широким шагом идет через вестибюль к лестнице и затем исчезает, мелькнув на площадке второго этажа.

Сегодня, однако, привратник увидел, как высокий, стройный блондин с худощавым лицом прошел через вестибюль, мимо лифтов, где стояли в ожидании несколько человек, и, свернув в коридор первого этажа, быстро зашагал по нему.

В коридоре в нос ему ударил знакомый запах — смесь антисептики, мастики для полов, болезни и человеческого страха. Сиделка, спешившая ему навстречу, узнала блондина и, когда они поравнялись, прижалась к стене, уступая ему дорогу. Он рассеянно улыбнулся и пошел дальше, ноги сами несли его, он знал здесь каждый поворот, каждую дверь и мог бы пройти этим лабиринтом с завязанными глазами в любое время дня и ночи.

Остановившись у тяжелых раздвижных дверей, окрашенных безрадостно, под темный орех, он с силой толкнул створку, и она подалась, прогрохотав на металлических роликах. Другой запах. Тошнотворно сладкий, сладковато-гнилостный. Никакими антисептиками не вытравишь его, этот ни на что не похожий дух тлена.

Однако же зал, где так стойко держался запах смерти, выглядел после мрачных коридоров даже весело: белый кафель, яркое освещение. Африканец с покатыми плечами борца в одиночестве работал у стола, разбирая сваленные как попало на мраморную доску стола человеческие внутренности. Он поднял взгляд на вошедшего и опустил руку с ланцетом.

Белый посмотрел на часы, раздраженно вздернув рукав пиджака.

— Дбр… тро… А доктора Иннеса что, еще нет?

На широком лице африканца не отразилось ничего. Лишь укор прозвучал в тоне, каким он произнес:

— Доброе утро, профессор ван дер Риет.

— Доброе утро, Уильям, — торопливо поправил себя белый.

— Доктор Иннес звонил, профессор. Он сказал, что задерживается на утренней конференции и будет не раньше половины первого.

Деон ван дер Риет снова посмотрел на часы. Ждать еще двадцать минут. Как ни считай, потерянное время, потому что возвращаться в операционную бессмысленно, да ж вообще за двадцать минут ничего не сделаешь.

— Он обещал мне аутопсию ребенка. Памела Дэли. Вы произвели вскрытие?

— Нет, профессор.

Африканец показал подбородком на соседний стол. Шагнув к столу, Деон увидел известково-белое лицо ребенка с разбросанными на лбу прядками волос.

Глаза закрыты. Будто спит…

Простыня была развязана на груди. Готовили для вскрытия. Он смотрел на рубец позавчерашнего разреза и аккуратную дорожку стежков, такую черную на известково-белой коже.

Почему, почему эта девочка вдруг умерла? Ведь первые двадцать четыре часа после операции ничего такого не предвещали. А затем… конец. Он снова и снова убеждал себя, что это кардиолог ошибся, не распознал высокое давление в легочной артерии…

Он перевел взгляд на лицо ребенка. Спит? Нет. В этой неподвижности не было ничего от жизни. Кто-то рассказывал (возможно, он это где-то вычитал, сейчас не мог вспомнить) об одном знаменитом скульпторе, получившем заказ на скульптурный портрет папы римского. Работа продвигалась медленно, и сеанс за сеансом художник постигал каждую черточку, каждый штрих липа своей именитой модели. Когда изваяние было готово, сходство оказалось разительным, полным. После смерти папы скульптору заказали посмертную маску. И он пришел в отчаяние, увидев, как мало общего между мраморными чертами, воссозданными им, и маской, снятой с лица покойного. Потом он понял: все правильно, просто первый раз он уловил и выявил многогранность души, дыхание жизни, во второй же — запечатлел линии плоти.

Может быть, подумал Деон, так же и здесь? Дыхание жизни… Оно уходит, и мы не узнаем знакомые черты.

Он снова посмотрел на часы и резко повернулся к двери, щелкнув с досады языком. Надо ему было остаться тогда в операционной. Он и сам не мог бы сказать, почему сейчас считал таким важным лично присутствовать при вскрытии. Частично это и объяснялось досадой, которая не покидала его — умерла его больная! — а частично — неодолимой потребностью убедиться, что ошибся не он. А может быть, причина самая простая. Памела Дэли умерла — и все.

И вот теперь того, что было ею, пока она жила, смеялась, ревела, бегала, взвизгивала от радости бытия, больше не существует… С этим не примириться… Ни смеха, ни слез… Все это станет предметом демонстрации на натуре для студентов-медиков, которые столпятся вокруг стола или будут следить за аутопсией на телеэкране. На органах ее тела будут иллюстрировать любопытные аспекты любопытного заболевания, словно они никогда и не имели ничего общего с жизнью, с живым телом этого ребенка.

Ему надо было идти.

Он позвонит доктору Иннесу позже и узнает, что показало вскрытие.

Входная дверь проскрежетала на своих роликах, и он бросил взгляд через плечо, ожидая наконец увидеть Иннеса. Но это был профессор Мартин, главный патолог собственной персоной. С сосредоточенным видом, сопровождая свою речь короткими жестами, он что-то говорил длинноногому мужчине в темном костюме, который шел, учтиво склонив к собеседнику голову.

Деона словно ударили под ложечку, физически ощутимый страх овладел им.

Бог мой, пронеслось в голове, да это же Филипп…

На мгновение ему отчаянно захотелось, чтобы его не заметили, чтобы эти двое, Мартин и тот, другой, увлеклись разговором — тогда, быть может, ему удастся выскользнуть, не привлекая внимания. Или чтобы они прошли мимо — бывает же, что люди проходят мимо, не замечая вокруг ничего.

Но оба повернулись к нему одновременно, с вопросительным выражением лиц. Мартин явно нервничал, а его собеседник был серьезен и спокоен. Прямой нос, почти арабская внешность, смуглая кожа и черные волосы.

А на висках седые, мелькнула вдруг мысль, и Деону стало не по себе. Седые, господи, а ведь он моих лет. Ну-ну, успокаивал он себя, не совсем моих, он на два года старше.

Мартин, конечно, тут же разыграл небольшую комедию, изобразив безмерное удивление.

— Деон? Не ожидал вас здесь встретить. Ведь мы не договаривались?