Шарль Нодье - Фея Хлебных Крошек

– Великий Боже! – сказал я ей, искренне разделяя всеобщее веселье. – Как роскошно вы одеты, Фея Хлебных Крошек, и как счастлив я был бы увидеть вас в этом великолепном платье при более радостных обстоятельствах! Но вы знаете, что меня ждет, и я, не стану скрывать, неприятно удивлен тем, что почтенная женщина, которая удостаивала меня своих добрых чувств, а мою семью – своего дружеского расположения и которая всегда отличалась точнейшим соблюдением всех приличий, облачилась в самый блистательный и кокетливый из своих туалетов как раз в тот день, когда бедного маленького Мишеля должны повесить!

– Повесить! – живо подхватила Фея Хлебных Крошек, меж тем как ножки ее, обутые в прелестные розовые башмачки, выказывали ту изумительную прыгучесть, что, как вы знаете, была ей свойственна издавна. – Повесить! А почему это вас должны повесить, негодник, если я пришла вас спасти? Разве не долженствуете вы воздать мне в предначертанный день за любовь и верность? Разве вы только что сами не сказали об этом моей хорошенькой mantua-maker, Фолли Герлфри? Впрочем, Мишель, я вовсе не хочу злоупотреблять вашей верностью клятве, которую вы, возможно, дали только по легкомыслию; я люблю вас, дитя мое, люблю даже сильнее, чем можно выразить словами, но сердце мое разбилось бы, если бы я заставила вас совершить поступок, о котором вы затем стали бы сожалеть. Если вы хотите жениться на Фолли, я готова пожертвовать самыми драгоценными надеждами своей жизни и вернуть вам свободу! Вы вольны так поступить, – продолжала она тоном все более и более печальным, – сумму же, которую я взяла у вас взаймы, я употребила с такой выгодой, что на нее вы сможете жить в достатке.

Честь моя заставляет меня потребовать от вас лишь одного, – заключила Фея Хлебных Крошек, выпрямляясь так гордо, как только мог позволить ее маленький рост, – чтобы вы возвратили мне мой портрет.

– Портрет Билкис, Фея Хлебных Крошек! О, он принадлежит вам!

Произнеся эти слова, я машинально приоткрыл медальон настолько, чтобы убедиться, что Билкис плачет.

– Вот этот портрет; в течение целого года он дарил мне счастье, хоть я и недостоин был владеть им так долго! Но я возвращаю его вам не на тех условиях, какие вы мне предлагаете. Я люблю Фолли как добрую юную особу, которая пожалела меня, хотя и считает меня безумцем и преступником, ибо душа ее, впрочем прелестная, живет в ином мире, нежели моя. Клятва, связывающая меня с вами, покровительницей и ангелом-хранителем моих школьных лет, может выглядеть странной в глазах света, но от этого она не делается для меня менее сладостной и менее священной. Я дал ее свободно и сдержу без усилия, ибо в сердце моем нет любви ни к одному из земных созданий. Вы, Фея Хлебных Крошек, моя невеста, и сегодня я назову вас своей женой с такой же радостью, с какой сделал это некогда на песчаной равнине возле горы Сен-Мишель, где я ловил сердцевидок, если только вы не откажетесь от меня. Вы, вероятно, не знаете мою страшную историю, не знаете, что та кровавая лестница, по которой я теперь всхожу, была воздвигнута для убийцы!..

– Для убийцы! Ты, дитя мое, – убийца? – вдруг резко перебила меня Фея Хлебных Крошек. – Ах, Боже мой! Любовь до такой степени пьянит меня и кружит мне голову, что я совсем забыла, для чего пришла сюда! Теперь уже все в Гриноке знают правду. Сэр Джеп не умер, милый мой Мишель; он знает, что ты спас ему жизнь, состояние и все налоги, какие он собрал на острове Мэн. Оцепенение, в которое он впал, когда увидел, как ты сражаешься с полчищами негодяев, не помешало ему оценить выказанные тобою чудеса храбрости. Лишь только сэр Джеп пришел в себя, он послал в город людей, которые обошли все улицы, извещая о твоей невиновности, а теперь о том же объявляет и шериф. Послушай-ка, как бьет в ладоши народ! Сэр Джеп ни за что не позволил бы мне опередить его, однако давешний недуг снова дал себя знать, а может быть, следователь и врач, которые, насколько мне известно, намерены на славу прокутить полученное ими вознаграждение, пригласили его позавтракать вместе с ними. Ты невиновен, Мишель, ты свободен, и я не имею на тебя никаких прав, правом же предъявить к тебе гражданский иск – ты это прекрасно знаешь! – я никогда не воспользуюсь! Итак, располагай по собственному усмотрению своей рукой и судьбой, а мне верни портрет, если ты не хочешь исполнять легкомысленно данное мне обещание.

В самом деле, я был свободен. Шериф сбежал, констебли исчезли, а Ионафас, до тех пор сидевший на верхней ступеньке эшафота, завернувшись в саван, в котором он вскоре надеялся унести мой труп, теперь, по-прежнему не расставаясь с моим смертным покровом, удалялся, удрученный второй за нынешний день неудачей.

– Портрет я вам возвращаю, Фея Хлебных Крошек, – отвечал я с улыбкой, – ибо моя сумасбродная страсть к прелестной принцессе, которую я никогда не увижу, плохо согласуется с чувствами, приличествующими супругу. Обещания же мои я сдержу совершенно свободно: перед Богом и людьми я беру вас в жены, Фея Хлебных Крошек, потому что обещал вам это, потому что уважаю в вас особу достойную и ученую, а также потому, что люблю вас.

Я очень боялся, как бы от этих слов Фея Хлебных Крошек не совершила один из тех невероятных прыжков, которыми она меня так часто изумляла и посредством которых выказывала свою особенную радость. Опасения мои не оправдались: она осталась на месте, сделавшись как будто еще меньше, – и меня потрясло то нежное и страстное чувство, что выразилось в ее увлажнившихся глазах…

– Нет, нет… – подхватила Фея Хлебных Крошек, проворно прикрепляя своими изящными пальчиками цвета слоновой кости медальон к цепочке. – Нет, ни в коем случае! Он останется у тебя навсегда! Я не смогу быть уверена в твоей любви, если не буду знать, что ты любишь меня и такой, какой я была в молодости!

Я наклонился к ней, чтобы запечатлеть на ее челе торжественный поцелуй, который освятил бы нашу свадьбу, и подал ей руку, которую она тотчас гордо обвила своей маленькой ручкой, как то и подобает новобрачной.

– Чудо! Чудо! – закричали зрители. – Жених вдовы царя Соломона женится на Фее Хлебных Крошек!

– Не слушай их, – шепнула мне Фея Хлебных Крошек. – Вдова царя Соломона – это не красота, а мудрость, а если я сумею подарить тебе немного счастья, то выйдет, что ты не так сильно ошибся, как они воображают…

Я пожал ей руку в знак того, что всем доволен и что глупые насмешки, которыми нас встречает толпа, нимало не унижают мое сердце. Напротив, своим уверенным видом я показывал насмешникам, что горжусь любовью этой бедной старой женщины, ибо чем же еще и гордиться, как не совершеннейшим из чувств, прошедшим испытание разумом и временем?…

Через несколько шагов на углу узкой улочки мы столкнулись с другой новобрачной четой: Коллом Сисшопом, мастером-конопатчиком, и Фолли Герлфри, самой хорошенькой из гринокских портних; вид этой свадебной процессии снял с моей души последний груз. Впрочем, я бросил взгляд на невесту и нашел ее весьма хорошенькой!..