Салман Рушди - Земля под ее ногами

« Мой крошка Орми , — говорила когда-то леди Спента Кама своему нежданному сыну, — теперь ты не окажешься в аду. Теперь земля не развернется и они не заберут тебя вниз ». Но леди Спента ошибалась насчет земли под его ногами. Я не хочу сказать, что демоны забрали Ормуса в какое-нибудь древнее сверхъестественное инферно. Вовсе нет. Но бездны все же разверзлись. Это могло произойти и произошло. Они поглотили его любовь, украли у него его Вину и не хотели отдавать ее. И они-таки заставили его спуститься в самый ад и вернуться обратно.

Земля, земля под нашими ногами. Мой крот-отец мог бы просветить леди Спенту насчет ее ненадежности, туннели труб и проводов, ушедшие под землю кладбища, слои неопределенности прошлого. Зияния в земной коре, в которые уходит наша история и пропадает, переходя в иное состояние. Подземные миры, о которых мы не смеем задумываться.

Мы находим землю, на которой можем стоять. В Индии, где такое значение придается месту — принадлежности к определенному месту, умению знать свое место, — нам, как правило, дается такая территория, и всё, возражения не принимаются, с этим приходится мириться. Но Ормус, и Вина, и я — мы не могли смириться, мы пустились в бега. Среди вечных — добро-зло, смысл-бессмысленность и проч. — человеческих проблем существует и такая, как глубокий конфликт между идеей Дома и идеей Чужбины, мечтой о корнях и миражом пути. И если вы Ормус Кама, если вы Вина Апсара, чьи песни способны преодолеть любые границы — даже границы людских сердец, — тогда, вероятно, и вы бы поверили, что можно одним махом преодолеть все земные расстояния, что все границы падут перед волшебством мелодии. Вы бы унеслись, соскочив со своей беговой дорожки, оставив позади семью, клан, нацию и расу, миновав неуязвимыми минные поля табу, пока не оказались бы перед последним пределом, самой запретной из дверей. Там, где кровь в ушах поет: «Не смей даже думать об этом». Но вы думаете, вы пересекаете последнюю границу, и тогда — тогда может оказаться, что вы зашли слишком далеко, и вас уничтожают.

«At the frontier of the skin» [40] «На границе кожи» ( англ .). . Они написали об этом песню, как писали обо всем. Вы помните ее. Помните поверх его голоса и за ним высокую чистоту ее голоса. Помните его слова, ее слова. Если вы помните музыку, слова забыть невозможно. At the frontier of the skin no dogs patrol. At the frontier of the skin. Where I end and you begin. Where I cross from sin to sin. Abandon hope and enter in. And lose my soul. At the frontier of the skin no guards patrol [41] На границе кожи псы не стерегут. На границе кожи. Где я кончаюсь. а ты начинаешься. Там, где я перехожу от одного греха к другому. Оставляю надежду и вхожу. И теряю свою душу. На границе кожи нет патрулей. .

Да, но был еще и второй куплет. At the frontier of the skin mad dogs patrol. At the frontier of the skin. Where they kill to keep you in. Where you must not slip your skin. Or change your role. You can't pass out I can't pass in. You must end as you begin. Or lose your soul. At the frontier of the skin armed guards patrol [42] На границе кожи стерегут злобные псы. На границе кожи. Там, где тебя убивают, чтобы не выпустить. Где нельзя сбросить кожу. Нельзя поменять свою роль. Где ты не можешь выйти, я не могу войти. Где ты должен окончить тем же, кем начал. Или потерять свою душу. На границе кожи — вооруженный патруль. .

Вина Апсара — красивая, мертвая. Само ее имя — слишком прекрасное для этого мира. Вина, индийская лира. Апсара, от apsaras — подобная лебедю водяная нимфа. (В западной мифологии — наяда, не дриада.) Осторожней, Вина! Нимфа, гляди, куда ступаешь. Бойся земли под твоими ногами.

Никто в моей семье не мог пропеть ни ноты, не говоря уж о том, чтобы напеть мелодию. Равно как и воспроизвести музыкальные звуки в определенной последовательности каким-то иным способом. Никто из нас не перебирал ни струны, ни клапаны, ни клавиши. Мы не умели даже свистеть. Из глубин пыльного чемодана, где я храню воспоминания детства, я все еще могу откопать образ моей матери Амир в молодости, Амир на веранде нашего дома на Кафф-парейд. Она сидит на низком табурете лицом к морю, с допотопной маслобойкой, зажатой между колен, делает мороженое из манго и, к несчастью, пытается насвистывать за работой. И то и другое стоит ей больших усилий: ее лоб наморщен и покрыт капельками пота; но когда я попробовал результат ее усилий, то поперхнулся и выплюнул всё обратно. От ее фальшивого сити-баджана молоко свернулось, и мой любимый десерт был испорчен. Я умолял ее впредь не свистеть, хоть и знал, что это бесполезно. «Ma, будь нема». И, пародируя знаменитый слоган с рекламы «Кволити»: «Мечта, что всем по слуху». Так мы с ней разговаривали: рифмами и прибаутками. Можно сказать, стихами. В этом была наша трагедия. Мы были языковыми сороками — крали всё, что звучит ярко и нетривиально. Мы были уличными котами, но музыкального дара нам не досталось. Мы не могли подпевать, хоть и знали слова песни. И все же мы орали, отчаянно фальшивя, мы срывались с высоких нот и оказывались придавлены низкими. А если результатом было горчащее мороженое — что ж, некоторым повезло в этом мире еще меньше.

Вилла «Фракия», где я вырос, была одним из тех похожих на свадебные торты бунгало, что когда-то стояли, выстроившись в ряд, вдоль изящного променада, как гордые придворные перед своей королевой — морем. Сюда, на Кафф-парейд, направлялись вечерами горожане, прихватив с собой детей и домашних животных, чтобы насладиться вечерней прохладой, пофлиртовать и поболтать. Уличные торговцы предлагали чанну для детей, сигареты «Голд флэйк» для мужчин и нежные гирлянды цветов чамбели , которыми дамы украшали волосы. Воспоминания о доме моего детства кажутся снами об Олимпе, о жизни в обители богов до моего изгнания в мир людей. Я хватаюсь за остатки прошлого, но оно ускользает от меня с призрачным смехом. Я цепляюсь за обрывки фантасмагорических одежд, но вчерашние фантомы не возвращаются. Все, что у меня есть, это отголоски.

От того Кафф-парейд не осталось ныне и следа, и его исчезновению — если верить не подкрепленной доказательствами версии о поджоге — поспособствовала юная Вина Апсара; а то, что началось с помощью или без участия Вины, завершила моя мать, любившая этот город, но еще сильнее любившая будущее. Города не бессмертны — как и наши воспоминания, как и боги. Из олимпийских богов моего детства не осталось почти ни одного.

Для многих индийцев родители подобны богам. Вина, имевшая самые серьезные причины отказаться от своих родителей, будучи на вершине славы и прочтя Эриха фон Дёникена, любила говорить, что ее подлинными предками были богоподобные существа, прибывшие на Землю из космоса в серебряных колесницах, — высокие светящиеся андрогины, «одна» из которых безболезненно произвела ее на свет через пупок. «Они все время наблюдают за мной, — объясняла она ошарашенным репортерам. — Я с ними в постоянном контакте. Постоянном». В то время она подавала себя — на сцене и вне ее — как андрогинную инопланетянку, и несомненно вся эта чушь шла на пользу бизнесу. Но за этими ее высказываниями мне слышалось что-то дикое. Слышались козлиные песни ее прошлого.