Салман Рушди - Земля под ее ногами

Но их любовь не была нелепа. Отнюдь. Мы все наполняли ее каждый своим смыслом — так же, как впоследствии их смерть, — так что смысла оказалось в преизбытке.

«Он был настоящим джентльменом, — частенько повторяла уже взрослая Вина, и в ее голосе звучала наивная гордость, — Вина, не брезговавшая связями с самыми грубыми и низкими типами, настоящими подонками. — В нашу следующую встречу, — продолжала она, — он признался мне в любви и торжественно поклялся, что не коснется меня, пока мне не исполнится шестнадцать. Мой Ормус с его чертовыми клятвами». Я подозревал, что она приукрашивает прошлое, и не раз говорил ей об этом в лицо. Это всегда бесило ее. «Поиск границ дозволенного — это одно, — шипела она. — Ты знаешь, как я к этому отношусь. Всегда — за. Я хочу испытать всё! Не просто читать об этом в газетах. Но бомбейской Лолитой я не была! — Она качала головой, сердясь на себя за то, что сердится. — Я тебе толкую о настоящем чувстве, ублюдок! Прошло больше трех лет, прежде чем я смогла снова взять его за руку! Мы только пели. И катались на этих чертовых трамваях. — Тут она смеялась; воспоминания были слишком соблазнительны, и она забывала о своей ярости. — Динь-динь! Динь!»

Каждый, кто слышал песни Ормуса Камы, конечно же, помнит, какое важное место в его личной иконографии отведено трамваям. Они возникают постоянно, так же как уличные фокусники, картежники, карманники, факиры, демоны, рыб а чки, борцы, арлекины, бродяги, хамелеоны, шлюхи, затмения, мотоциклы и дешевый ром, и они всегда ведут к любви. Your love is bearing down on me, there can be no escape. Oh cut my captured heart in two, oh crush me like a grape. No, I don't care. It's who I am. Oh you can tram me, baby, but I will derail your tram [63] Твоя любовь надвигается на меня, от нее нет спасения. О, разрежь мое плененное сердце пополам, о, раздави меня, как виноград. Мне все равно. Я таков, как есть. Можешь переехать меня трамваем, детка, но он сойдет с рельс. .

Именно в вагонах бомбейских трамваев, ставших теперь достоянием прошлого, оплакиваемых теми, кто их помнит, встречались Ормус и Вина: она прогуливала школу, а он безо всякого объяснения исчезал из квартиры на Аполло-бандер. В то время молодых людей держали на коротком поводке, так что рано или поздно все должно было выйти наружу, но пока они часами кружили по городу, как заколдованные, в дребезжащем трамвае и узнавали истории друг друга. И я тоже наконец-то могу вернуться в прошлое — прошлое Вины. Следуя другой линии моего повествования, я открою всему миру то, что Вина поведала одному лишь своему будущему любовнику.

Детство дрянной девчонки. Урожденная Нисса Шетти выросла в халупе, стоявшей посреди кукурузного поля в окрестностях Честера, штат Виргиния, к северу от Хоупвелла, где-то между Скримерсвиллем и Бланко-Маунт, если ехать по безымянной дороге, отходящей на восток от шоссе 295. И справа, и слева кукуруза, на заднем дворе — козы. Ее мать Хелен, американка греческого происхождения, — полная, нервная, любительница романов, мечтательница, женщина из простой семьи, которая не позволяла себе опуститься и не теряла надежды на будущее, — во время Второй мировой войны влюбилась в сладкоречивого адвоката-индийца — далеко же его занесло: « Индийцы повсюду. Они как песок », — который женился на ней, став за три года отцом трех дочерей (Нисса, родившаяся во время высадки союзников в Нормандии, была средней), попал в тюрьму за злоупотребление доверием клиента, был исключен из коллегии адвокатов, вышел из тюрьмы после Нагасаки, объявил жене, что пересмотрел свои сексуальные предпочтения, уехал в Ньюпорт-Ньюс, где стал работать мясником и жить со своим любовником, по выражению Вины, «как женщина», и ни разу не написал, не позвонил, не прислал денег или подарков дочерям ни на их дни рождения, ни на Рождество. Хелен Шетти в это безлюбое мирное время покатилась вниз, запила, пристрастилась к таблеткам, не вылезала из долгов, не смогла удержаться на работе, и дети тоже едва не отправились ко всем чертям, но тут ее спас мастер на все руки, строитель Джон По, вдовец, у которого было четверо собственных детишек. Он встретил ее в баре, пьяную и склонную к излияниям, выслушал, решил, что у нее были серьезные причины, чтобы отчаяться, назвал симпатичной женщиной, заслуживающей лучшего, поклялся заботиться о ней, помог бросить пить, взял ее с тремя дочерьми в свой скромный дом и никогда не делал различия между ее детьми и своими, не проронил ни слова по поводу их темной кожи, дал девочкам свое имя (так что в трехлетнем возрасте Нисса Шетти превратилась в Нисси По), работал не покладая рук, чтобы кормить и одевать всю семью, и ничего не требовал от Хелен взамен, кроме обычной женской работы по дому и согласия не иметь больше детей. И хотя Хелен совсем не того ждала от жизни, она понимала, как близка была к краю пропасти и как ей повезло, что она обрела эту стабильность, эту грубоватую, незамысловатую среднестатистическую любовь, мужчину с добрым сердцем и твердую почву под ногами; а если он хотел, чтобы все было как положено, что ж, она готова была приспособиться, поэтому хибара сияла чистотой, на одежде не было ни пятнышка, дети были вымыты и накормлены, вечером Джона По всегда ждал горячий ужин, и насчет детей он тоже был прав, поэтому она поехала в город и сделала операцию, так что все было хорошо, у нее и так дел по горло, и думать некогда, а в постели он был так же старомоден, как в жизни, не признавал резинок и тому подобного, и все было прекрасно, все было просто замечательно. Раз в неделю он возил их на своем пикапе в открытый кинотеатр, и Хелен По смотрела на звезды над головой, вместо того чтобы любоваться ими на экране, и благодарила их, с некоторыми оговорками, за то, что ей улыбнулась удача.

Если была у Джона По мечта, так это козы. В загоне за домом обитали белая козочка сааненской породы, которая обеспечивала семью молоком, и несколько временных жильцов — коз испанской и миотонической породы, которых выкармливали на мясо. Нисси По выросла, не зная вкуса коревьего молока. Джон По говорил, что козье молоко легче усваивается и даже советовал ей умываться им в косметических целях, как это делала Клеопатра. От матери Нисси научилась никогда не перечить этому большому и добродушному, но властному человеку, и она покорно пила голубоватую, с прогорклым запахом жидкость, которую вскоре возненавидела. А после того как обреченных испанских коз в свой срок увозили на бойню, на столе неделями не было ничего, кроме козлятины. Хелен По не отличалась выдающимися кулинарными способностями, и маленькая Нисси стала больше всего на свете бояться ужина из-за необходимости изображать за столом улыбку. Джон По был человеком, который ждет изъявлений благодарности со стороны тех, кого он осыпает своими милостями.