Петр Гладилин - Платоническое сотрясение мозга

Скоро они оказались на месте и разбили бивуаки: поставили рядом два старых топчана, а третий топчан поставили у самой воды. На него поставили ведро, наполненное песком. Мальчик с удовольствием работал, хлопотал и беспрекословно выполнял любые ее приказания и капризы. Она несколько раз похвалила его за рвение и однажды даже ущипнула за щеку. Он все время улыбался и однажды закричал: «Смотри, смотри», — и показал рукой в сторону Малой бухты, где из-за горизонта вышел большой белый пароход. Она кивнула, отпила из термоса горячего чая и показала в другую сторону. Там, позади, на краю песчаной степи, мчался поезд. Совсем недалеко от них.

— Красиво здесь, — сказал мальчик.

—Ложись рядом со мной. Начнем. Сначала стреляю я, потом — ты.

Они легли. Она расчехлила винтовку, собрала ее, зарядила и прилегла на топчан. Повернулась сначала на один бок, потом на другой, легла на живот и пошире раздвинула ноги, положила под локоть вязаную шапочку, догнала патрон в патронник, прицелилась.

— Очень сильно отдает в плечо? — спросил Женя.

— Отдает немного, но это не страшно.

— А как целиться?

— Вот так, через прорезь, чтобы мушка и прицел были на одном уровне. — Она показала.

— А если заложит уши?

— Что ты так беспокоишься за свои уши?

— Ну а если заложит?

— Тогда сглотнешь.

У меня такое ощущение, что я когда-то уже был здесь. Я пирс где-то уже видел. — Он показал рукой в сторону старого пирса, рядом с которым стояла деревянная башня.

— Ладно, начнем.

— Начнем.

Она сняла с предохранителя, тщательно прицелилась и выстрелила. Из ведра тонкой струйкой посыпался песок.

— Здорово, — сказал мальчик с восторгом. — Но мне все-таки кажется, я когда-то видел вот эту спасательную станцию и железную душевую. Вон ту будочку, домик у причала. Только цвет был другой.

Оля сделала еще четыре выстрела, и все — точно в цель. Затем еще раз на всякий случай объяснила ему, как заряжать, как разбирать, собирать ружье, как смазывать, как целиться, как спускать курок. И, наконец, отдала ему винтовку.

— Главное — не торопись, прицелься, задержи дыхание, расслабься.

— Я не смогу расслабиться, я волнуюсь.

— Это очень важно, чтобы все мышцы были расслаблены. Не волнуйся, наоборот, подумай о чем-нибудь приятном, вспомни что-нибудь хорошее из своей жизни, это поможет... и плавно спускай курок. Выстрел должен прозвучать неожиданно.

Он попал в цель только с шестого раза.

— Все хорошо, — сказала она перед новой серией, — но ты заваливаешь слегка вправо.

— Почему?

— Не знаю.

— Я знаю.

— Ну почему?

— Потому что, — сказал он и поцеловал ее в щеку, поцеловал робко, неумело.

Хотел поцеловать в губы, а попал в щеку. Промазал. Она, чтобы исправить его промах, еще раз подставила губы, и он еще раз поцеловал ее. Опять промазал. На этот раз попал в подбородок.

— Я же говорю, ты заваливаешь вправо, бери чуть выше, — голосом с дрожью сказала она.

С третьей попытки он попал в уголок ее рта и закрыл от удовольствия глаза. Его душу стало обволакивать приятное тепло. Как будто в его животе кто-то разжег костер. Голова закружилась.

Он подумал о приятном и... о боже, он все вспомнил. Вспомнил, когда и при каких обстоятельствах он был здесь, на этом пляже.

Вспомнил, при каких обстоятельствах в его память врезалась эта спасательная станция с железной душевой...

Это было много-много лет назад, десять лет тому назад, когда Полечке было всего-то три годика. Они отдыхали на этом пляже втроем — Андрей Ильич, Наташа и Полина. В одно мгновение он вспомнил все до мельчайших подробностей. Они отдыхали здесь всего один день, их привез сюда на машине их приятель. Это был прекрасный, солнечный день. Андрей Ильич восседал, как царь, на своем брезентовом троне, стоявшем на отмели, в воде. Возбужденное море облизывало его мускулистые икры. Он сидел в полудреме и наслаждался жизнью. В воздухе носились белые, истошно кричащие тени чаек и хлопья пены. Пахло йодом, ежевикой, плавниками допотопных рыб, живших здесь когда-то, около двух миллионов лет тому назад. На пляже было многолюдно.

Солнце, сорвавшись с высокого обрыва, совершало над головами homosapiens'oB свой плавный замедленный прыжок в воду. Пролетев небо по диагонали, оно наполовину погрузило свой рыжий торс в бушующие волны. За линию горизонта по синей воздушной пустыне медленно и степенно уходил караван иссиня-белых, искрящихся, высеченных из полупрозрачного льда фантастических животных. Легко и приятно было разгадывать их облачные формы. Вот он — дракон, а это — лошадь.

Поленька, не стесняясь своей наготы, бегала по береговой отмели, по рыжему, как парик клоуна, раскаленному песку за таким же юным, как и она сама, белобрысым крабом. Краба ей подарил один добродушный и толстый мальчик. Он каждое утро приходил сюда со стеклянной банкой в руке, чтобы приобрести у моря некоторые дары в обмен на резь в глазах, икоту и переохлаждение. Через несколько часов он уходил в глубь материка, вибрируя всем телом, точь-в-точь как электрический массажер, которым Наташа каждый вечер взбивала свои икры и предплечья. В общем, хороший мальчик. Может быть, только чересчур добродушный. Как-то разыгравшиеся дети, злоупотребляя его добродушием, запустили ему в плавки медузу, полупрозрачную, в белом платье с голубыми оборочками. Остаток дня толстячок провел в той самой железной кабинке около спасательной станции, в душевой, под водопадом из собственных слез. Глядя на этих жестоких и злых мальчиков, наблюдая издалека их небезобидные развлечения, Андрей Ильич чувствовал себя самым счастливым на свете человеком. Потому что он был отцом тихой, очень смышленой, очаровательной девочки. Особенно досаждали их вопли, их крики. Он мечтал только об одном: отыскать где-нибудь такое колесико, вращая которое против часовой стрелки, можно было бы немножечко уменьшить их громкость, а уж пределом мечтаний было выключить навсегда.

А вот и Наташенька вышла из волн, как юная Наяда. Брезентовое кресло под Андреем Ильичом заскрипело. «Какая все-таки у меня фантастическая женщина», — подумал он и махнул ей рукой. Наташа ответила, и вся мужская половина пляжа, как по команде, повернула свои головы направо. Она подошла к нему мокрая, холодная, как рыба, и он почувствовал, как в глубине его что-то перевернулось. Такое ощущение, как будто он попал в воздушную яму на своем брезентовом креслице-самолетике. В такую глубокую воздушную яму, так неожиданно, что ему пришлось набросить себе на бедра красное махровое полотенце.

И тут же подбежала маленькая Поленька. Она, как обезьянка, вскарабкалась ему на шею, поцеловала маму и нечаянно наступила своей маленькой ножкой на хорошо замаскированный под полотенцем продолговатый предмет. У него тут же от счастья и от боли потемнело в глазах. Облака, проплывающие над его головой, раскрылись, как белые, бумажные коробки, и вниз на землю полетели разноцветные конфетти. Ах, сколько счастья, сколько боли в одно мгновение. Какая великолепная, какая чудесная жизнь...