Арсен Титов - Кавказские новеллы

— Церосхеви еще выше! — сказала тетушка.

И никто ей не отзывался. Просто представить трудно, как еще может быть выше. Да на повороте среди кизила два черных металлических креста встали — не хочешь, да примолкнешь. На крестах написано, что в прошлом году на этом месте разбились люди: муж и жена. Кто именно — по фамилии уже ни тетушке, ни подружке ее узнать не вышло. Давно ведь они из этих мест ушли, давно, когда еще незамужними были.

Поскорбели минутку, сирот пожалели, но ехать надо. Свои дела ждут.

Машине и шоферу досталось на оставшейся до Церосхеви дороге. Не так, конечно, как иногда описывают: и обвалы, и снежные заряды, и тропки, где не разминуться и одному в пропасть прыгать надо, и всякие иные страсти — нет, этого не было. И даже колесо над бездной не зависало, и шофер не бледнел. Устать — устал. Это было. Но честно сказать, готовился он к более худшему. Потому-то, когда наконец тетушка велела остановиться и сказала: приехали, — он немного разочаровался. Ему даже стало казаться, что проехали легко, хотя мотор раскалился и сам он остановил машину с удовольствием.

— Приехали! — сказала тетушка и показала на орехи, раскинувшиеся около дороги.

Ниже орехов зеленела ровная площадка величиной с небольшой городской двор. Край его куда-то падал. А там, куда он падал, разорвавшись на несколько полос, катилась река. За ней на другом берегу жались к воде несколько клочков кукурузного поля и вставала другая стена ущелья. К ней прилипла нитка дороги. Если за ниткой проследить, то можно вызнать, куда она ведет, хотя она и прячется среди леса и неумелым швом мечется в стороны. Там, где верх стены немного прогнулся, словно спина у старой лошади, опять крепость стоит. А на этой стороне выше дороги, по которой приехали, открытое безлесое пространство к небу убегает. И где-то совсем недалеко от неба стоит дуб раскидистый, а чуть выше дуба — уж точно в небе — присела белая часовенка.

Все вышли из машины, вдохнули легкого воздуха и чуточку оглохли. Показалось, что оглохли. Дочка Дареджан даже пальчиком в ухо полезла, не заложило ли. А тетушка улыбнулась:

— Нет, детка, ушки твои в порядке. Церосхеви это… — сказала, а голос ее необычно значительно прозвучал, как бы с неба, которое совсем рядом, хотя и очень глубоко. То есть высоко. Нет, пожалуй, глубоко. Синь его такая, что только с чистым омутом схожа или с наступающим вечером. Того и гляди месяц со звездами замерцают. Так что кому как хочется, так пусть и считает — глубоко или высоко. Голос как будто оттуда пришел. И от него тишина еще более почувствовалась. Дочка Дареджан, подхваченная неведомой силой, вдруг сорвалась с места и на пригорок метров пять вверх убежала. Всего-то на пять метров — но стало непонятно, она ли это, большая она или маленькая, — отдалилась она вдруг будто на километр. Дареджан испугалась, руки за ней вскинула и на мгновение показалось ей, что и руки ее куда-то уходят, вытягиваются.

— Уй! — вскрикнула она, но тут же опомнилась.

Неожиданно ей стало так хорошо, что на некоторое время она все забыла, даже забыла, кто она. А потом так же неожиданно все к ней вернулось, все ощущения и память, — и ей очень захотелось, чтобы тут сейчас были ее муж и мать.

Звонко засмеявшись, дочка побежала обратно, неловко откидываясь назад и не поспевая за собой — вот-вот упадет! Все так подумали, внутренне сжались, будто сами собрались падать. А дочка Дареджан удержалась и громко вскрикнула, подбегая:

— Вот как я!

И тут на вскрик снизу, с той площадки, край которой куда-то падает, крупными бухающими пузырями всплыл злой лай собак.

— Разве пастухи… — предположила тетушка и в недоумении первая пошла к орехам, к краю дороги.

Внизу, среди старых каменных развалин, стоял новый, еще не совсем достроенный дом, и маленькая девочка в окружении трех больших овчарок смотрела оттуда на дорогу.

— Неужели наши кто вернулись, из церосхевцев? — с тревогой и некоторой ревностью подумала тетушка и по старой тропке, которая была еще при них, спустилась к дому.

За ней потянулись все остальные. Только шофер остался у машины. Вообще-то ему тоже было интересно посмотреть, но он посчитал быть одному в женской компании неприличным.

Из дома вышла молодая женщина, приветливо ответила на разноголосое «Здравствуйте!» и, конечно, пригласила всех войти в дом. Тетушка за всех вежливо отказалась, проворно обошла все камни, тыча тростью по сторонам и показывая, где что и как стояло. Дом их, где тетушка родилась и где родился отец Дареджан, стоял над самой бездной. Сейчас от него осталась только одна стена. Дареджан спросила, зачем дом построили в таком страшном месте.

— А где же еще его ставить? — вместо ответа спросила тетушка.

Вроде как-то, что вот этот новый и единственный в Церосхеви дом стоит посередине площадки — так это является уже признаком дурного тона. Конечно, тетушка так не думала. Просто надо было самой Дареджан догадаться, что раньше крепости служили совсем не украшением местных гор, и в опасном месте жить было безопаснее.

Тетушка вспомнила, что не спросила у хозяйки дома, не из церосхевцев ли она или не из церосхевцев ли ее муж. Выяснив, что нет, она успокоилась, немного поболтала с хозяйкой дома и только после этого пошла наверх к машине. Все опять потянулись за ней. Хозяйская дочка и собаки смотрели им вслед.

Из машины вынесли сумку со снедью, кувшин, двух пестрых куриц и пошли к часовенке. Шофер опять хотел остаться, но ему тоже сказали идти — а то кто же куриц будет резать, разве женщины?

Конечно, к месту первым добрался он. По пути он посадил на закорки дочку Дареджан. Стоя в тени дуба, он нашел слева в полукилометре дворы еще одного селения, на этот раз людьми не покинутого. Он присмотрелся и увидел, что в одном из дворов стоит человек и глядит в его сторону. Под его взглядом шофер почувствовал себя неуютно. Он развернулся, отметил в уме, что дуб очень стар и нижние его сучья так велики, что могли бы и сами быть прекрасными деревьями. Но такая уж судьба у всех сучьев — какой бы толщины они ни достигли, все равно остаются только сучьями. Отметил это шофер и пошел с дочкой Дареджан к часовенке, куда через некоторое время едва-едва поднялись женщины.

Отдышавшись, тетушка велела всем разуться, выстроиться цепочкой и сама встала во главе, посадив, как недавно шофер, дочку Дареджан себе на спину. Шофер затею тетушки проигнорировал. Тетушка покосилась, сказала что-то скороговоркой и пошла вокруг часовенки, прикладываясь ко всем четырем углам. Цепочка двинулась за ней. Так прошли трижды, а потом вошли в часовенку.

Она, вопреки своей внешности, оказалась просторной и отзывалась на каждое движение приятным густым вздохом. Два узких бойничных окошка один против другого, закопченные стены да каменная перегородка алтаря с арочными дверями и современный стол в углу составляли ее убранство.