Иэн Бэнкс - «Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

— Знаю, видела, — ядовито бросила Уин.

Он понял: речь идет о том последнем дне в Лидкомбе, когда Уин с Джеймсом застукали его и Софи в траве. В нем опять вскипело прежнее чувство стыда — и злобы на себя за неспособность от него избавиться. Он сознательно задержал дыхание и мысленно приказал сердцу биться спокойнее. Боже, думал он, это все уже быльем поросло: старая история, ворошить которую, по общему мнению, не стоит.

— Как бы то ни было, — сказал он, выпятил нижнюю губу и откинулся назад, неопределенно разведя руками, прежде чем сложить их на груди, — с тех пор много воды утекло.

— У нас, очевидно, эту тему затрагивать не принято: люди либо ухмыляются, либо хохочут. Но все было сделано ради твоего же блага. — Она слегка откинула голову, будто подначивая его либо ухмыльнуться, либо захохотать. — Я знала это тогда и знаю это сейчас. Ты, должно быть, возненавидел меня, Олбан, это понятно. — И продолжила с холодной улыбкой. — Подозреваю, где-то в глубине души ты все еще ненавидишь меня, Олбан.

«В глубине души? Да прямо кожей. И до мозга костей».

— Что ты, Уин, в самом деле… — начал он.

— Это естественно. Я не дура, Олбан.

«К сожалению».

— Думайте что хотите, но я сделала это для вашей же пользы. Сожалею, если вначале это выглядело бесчеловечным. Джеймс, конечно, перегнул палку. С другой стороны, удалось предотвратить самое худшее.

«Ни фига. Да что ты в этом смыслишь?»

— Чего уж там, это старая история, — сказал он вслух.

Она подняла бровь:

— Можно подумать, история ничего не значит.

— Генри Форд 54 54 Генри Форд считал историю ахинеей. — Генри Форд (1863–1947) — американский изобретатель и промышленник, основатель концерна «Форд мотор компани». Имеется в виду его реплика из интервью газете «Чикаго трибьюн» в мае 1916 г.: «История, в общем-то, ахинея. Это традиция. Традиция нам не нужна. Мы хотим жить настоящим, и единственная история, которая хоть чего-то стоит, — это история, которую мы сотворили сегодня». считал историю ахинеей.

— Да, но между тем эта реплика также вошла в историю. — Уин слегка повела плечами. — Возможно, он сам не до конца понимал ее смысл. А если так, значит, он идиот. — Олбан изобразил должное удивление. Уин улыбнулась. — Ах, Олбан, я знавала массу богатых и преуспевающих идиотов. Наверное, и тебе такие встречались. Обычно глупость их проявляется, среди прочего, в том, что они сами не понимают, сколь многим обязаны простому везенью.

«Из чего я должен заключить, что ты не глупа».

— История кое-что значит, — согласился он, — но с Софи у меня все кончено.

Он посмотрел ей в глаза и подумал: «Вру. С Софи у меня далеко не кончено. Я ненавижу тебя за то, что ты это понимаешь. За то, что читаешь мои мысли как рекламный плакат, старая ты ведьма. Ты и это сейчас считываешь? Ненавижу тебя. И всегда буду тебя ненавидеть, а ее любить. Считай, для равновесия». Он продумывал это очень тщательно, выговаривая про себя каждое слово, как бы подзадоривая ее прочитать правду у него в глазах или телепатически уловить мысли.

— Ну, что ж. Тогда, возможно, причина в этом, — сказала Уин. — Но я вижу в тебе перемены, Олбан.

— Естественно, мы все стареем. Все меняемся.

— Само собой, — отмахнулась Уин. — Но и помимо этого.

Дьявольщина! Может, не нужно было темнить? Может, лучше всего просто открыться, признать все и сказать, что он и вправду переменился, стал иным, относится ко всему по-другому и уже думает об уходе? Может, следовало бы выложить все начистоту и тут же подать заявление об отставке? Ведь этого все равно не избежать, так почему нужно откладывать на потом?

Да потому, что в этом случае у него бы осталось неистребимое чувство, что Уин загнала его в угол, — вот почему. Он бы всю жизнь считал, что это произошло не по его воле. Нет, он не даст ей одержать верх. Тогда, в Лидкомбе, она приняла решение, она обрекла его на унижение, стыд и бессилие, но во второй раз он этого не допустит. Он намерен был оставить решение за собой и уйти, когда захочет сам.

Пожалуй, околичностей уже хватило.

— Что ж, — сказал он, — сожалею, если дал тебе… — он улыбнулся, — …повод усомниться на мой счет. Я не нарочно.

«И будь довольна, карга, — подумал он, — что получила хоть такое извинение».

На миг Уин словно состарилась. Это продолжалось не долее секунды — с нее будто слетела маска власти, тут же вернувшись на место, так что искусственный имидж снова возобладал: рассчитанный до мелочей, чуткий фасад стал на свое место. Интересно, подумал он, заметила ли Уин, как нечто подобное произошло и с ним, не видит ли такое постоянно и не в этом ли кроется ее непостижимая — и в то же время глубоко практичная — способность так уникально читать людские мысли.

— Извинение принято, — сказала она.

Он указал на два серебряных сосуда:

— Чай? Кофе?

Поступив на экономический, он с самого начала был готов к перемене курса. Для себя он решил, что с родственниками необходимо найти компромисс, чтобы не обмануть возлагавшихся на него надежд. Внешне он будет соответствовать ожиданиям, а потом, когда семья утратит бдительность, перейдет на другую специализацию. Если начать с курса бизнеса, а потом постепенно набирать те предметы, которые его по-настоящему интересуют — английский, историю, да хотя бы искусствоведение, — то хотя бы на начальном этапе это будет выглядеть как проявление доброй воли. Таким образом, родня ничего не заподозрит вплоть до его окончания университета. Это план казался ему действенным и отнюдь не безумным способом приблизиться к одному из важнейших в жизни решений.

На первом курсе он занимался с увлечением и даже пару раз получил приличные оценки за письменные работы — просто благодаря уверенности, что это все ненадолго, и вдруг узнал, что Софи решила перейти на другое отделение и занялась менеджментом. Она решила посвятить себя коммерческой деятельности в семейной фирме, если там будет вакансия.

Боже, подумал он. Не оттого ли она так поступила, что чем-то аналогичным занимается он сам? Нет ли здесь явного и в то же время тайного сигнала? Они не поддерживали связи уже несколько месяцев — с той нежной и упоительной, хотя и печально закончившейся встречи в Сан-Франциско. Он сидел в своей комнате в Бристоле, глядя на сбросившие листву деревья Касл-парка и ленивые серые омуты на широкой излучине Флоутинг-Харбор — реки, которую с большой натяжкой можно было назвать рекой: какая-то оловянно-бурая поверхность под низко плывущей флотилией косматых туч, развесивших тонкий серпантин дождя.

Ему вспоминался слепящий свет калифорнийской пустыни Мохаве, обжигающий воздух, бесконечные ряды заброшенных самолетов под открытым небом, будто очищенным от кожуры облаков, приземление маленькой «сессны», из которой вышла Софи — пусть иная, изменившаяся, начавшая новую жизнь. Он вспоминал квартиру Дэна, потрескивание старых виниловых пластинок, ее прикосновение в танце, аромат и мягкость ее волос, наслаждение от секса с ней в постели, не сравнимого с торопливыми свиданиями в лугах и лесах. Олбан пытался забыть сцену в прачечной, слабые лучи солнца и химический запах стирального порошка.