Джон Ирвинг - Мир от Гарпа

— Персик сказал, что у его пса есть нюх.

— Когда он укусил тебя?

— Да. Что такое нюх?

Дженни это прекрасно знала.

— Значит, пес понял, что ты у меня самый-самый вкусный мальчик на свете.

— Я?! — изумился Гарп.

— Ну конечно.

— А как пес об этом узнал?

— Понятия не имею.

— А что такое япошка? — не унимался Гарп.

— Это тоже сказал Персик? — спросила Дженни.

— Он так сказал про мое ухо.

— Ухо? Это значит, что у тебя особенные, замечательные ушки.

Дженни хотела выложить сыну прямо сейчас все, что она думает об этих Перси, но потом отказалась от этой мысли: вдруг Гарп пошел в нее и злость может понадобиться ему позже, в какой-нибудь критический момент. „Приберегу для него этот заряд до той поры, когда он сможет употребить его с пользой“, — сказала себе Дженни. Она предвидела, что все главные сражения впереди.

„Матери был просто необходим противник, — писал Гарп. — Реальный или воображаемый враг подсказывал ей, как себя вести в жизни, как воспитывать сына. Сложилось так, что материнство далось ей неестественным образом. И, думаю, она сомневалась, может ли вообще хоть что-нибудь получиться в силу естественного хода вещей. Она всегда была сдержанна и целеустремленна“.

Когда Гарп был маленький, врагом номер один для Дженни Филдз стал „мир от Стюарта Перси“. Это были годы подготовки Гарпа к „Академии Стиринга“.

Она отпустила Гарпу волосы, чтобы прикрыть изуродованное ухо. Гарп рос красивым мальчиком, что весьма удивляло Дженни, ведь красота не относилась к факторам, определявшим ее отношение к технику-сержанту Гарпу. Будь он Аполлоном, Дженни вряд ли заметила бы это. Но то, что сын ее красив, она быстро заметила, только ростом был маловат, точно сама природа подогнала его по размеру к капсуле башенного стрелка.

На глазах у Дженни выросла шумная ватага ребятни, вытаптывавшей площадки и газоны „Академии“. Взрослея, ребята становились угловатыми и нескладными. Кларенсу дю Гару скоро потребовались очки, которые он вечно разбивал. Несколько лет Дженни лечила его от воспаления уха, а однажды пришлось повозиться со сломанным носом. Тальбот Мейер-Джонс вырос и стал шепелявить, у него постоянно был насморк, а фигура напоминала пузырек, но характер при всем том был славный. Эмили Гамильтон так вымахала, что обо все спотыкалась и задевала руками, и вечно ходила с ободранными локтями и коленками. У нее обозначились грудки, и, глядя на них, Дженни порой жалела, что у нее нет дочери. Братья Айра и Бадди Гроув стали плотными, коренастыми крепышами. Они вечно возились в мастерской под началом отца, и пальцы у них были измазаны и расплющены. Светловолосые, стерильно чистенькие дети семейства Перси тоже подросли, в глазах появился тусклый ледяной блеск: так блестела ледяная корка на мутной речке Стиринг, которая, пробившись сквозь засоленные болота, вливала свои скудные воды в океан.

Гарп еще не ходил в школу, когда Стюарт-младший, которого называли также Стьюи-второй, закончил последний класс. Он дважды приходил к Дженни с растяжением связок, и один раз ей пришлось лечить его от гонореи. Впоследствии ему предстояла Гарвардская школа бизнеса, стафилококковая инфекция и бракоразводный процесс.

Рэндольфа Перси звали Мямликом до самой его смерти, наступившей в возрасте тридцати пяти лет от сердечного приступа (он был прекрасный производитель в духе Толстого Персика и сам успел завести пятерых детей). Окончить „Академию Стиринга“ Мямлик не смог, но его определили в другую школу, где он благополучно получил свой аттестат. Однажды семейный воскресный обед был прерван отчаянным криком Мидж: „Наш Мямлик умер!“. Это прозвище в таком контексте прозвучало столь ужасно, что после смерти Рэндольфа никто больше не звал его Мямликом.

Уильям Перси, Крикунчик Вилли, к чести его будь сказано, стеснялся своей дурацкой клички. Он был тремя годами старше Гарпа, но это не помешало им стать друзьями. Уильям всегда нравился Дженни. Она так и звала его — Уильям. Он часто болел бронхитом, и Дженни приходилось лечить его. Сообщение о его смерти — он погиб на войне [13] Имеется в виду война США в Индокитае. , только что окончив Йельский университет, — так расстроило Дженни, что она написала Мидж и Персику длинное письмо соболезнования.

Что касается девчонок Перси, то Гарпу суждено было сыграть небольшую роль в девичьих увлечениях Куши, ведь они были одногодки. Бедняжку Бейнбридж, обреченную семейством на прозвище Пушинка, судьба хранила от Гарпа, пока он не вступил в пору своего расцвета.

Дженни пристально наблюдала, как взрослеет эта компания, а вместе с ними и ее Гарп. Когда Гарп пошел в первый класс, Балдеж, это черное чудовище, уже состарился, успокоился, но зубов не растерял, как говорила Дженни. Гарп продолжал держаться от него в стороне, даже когда Балдеж не мог больше угнаться за стайкой мальчишек. Косматый, несуразный, точно громадный колючий куст, Балдеж прятался в темноте у подножия белых колонн, украшавших фасад дома Перси, но и тогда Гарп не спускал с него глаз. Ведь по случайности или по недосмотру какой-нибудь малыш мог подойти к нему слишком близко и пополнить список его жертв. Надо сказать, что Дженни вела счет многочисленным увечьям, причиной которых была собака Перси, но Персик стойко отражал все атаки Дженни Филдз, и состарившийся Балдеж продолжал благополучно здравствовать.

„Присутствие этой зверюги, казалось, даже стало необходимым моей матери, хотя она ни за что на свете и не призналась бы, — писал Гарп. — В ее глазах пес олицетворял ненавистного Перси, врага номер один во плоти и крови. Все в нем — и запах псины, и вонь из глотки — подогревало ее ненависть. Думаю, ей приятно было видеть, как я вырос и окреп, а пес все больше и больше хирел“.

Собаке исполнилось четырнадцать лет, когда Гарпу пришло время идти в первый класс. К этому времени и у Дженни заблестели в волосах первые нити благородного серебра. Она прослушала все до единого мало-мальски серьезные курсы и рассортировала их в порядке занимательности и практической ценности. Гарп уже учился, когда Дженни Филдз получила традиционный сувенир, который вручали учителям и сотрудникам, проработавшим в школе пятнадцать лет, — знаменитый столовый сервиз „Стиринг“. Рисунок на больших плоских тарелках изображал строгие кирпичные здания школы, среди которых угадывалось и больничное крыло. Все это было щедро расписано в цветах Стиринга. В добрых старых кроваво-голубых тонах.

В 1781 году вдова и дети Эверета Стиринга основали школу его имени, „Академию Стиринга“, как они ее назвали. Разрезая последнего в жизни гуся, Эверет сказал домашним: только одно в его городе плохо — нет школы, где бы его сыновья готовились к дальнейшему образованию. Это он, Стиринг, не удосужился построить ее. О дочерях он не упомянул. Он был корабелом, строил корабли в городке, жизнь которого была неразрывно связана с морем и зависела от реки, которой суждено было исчезнуть. Эверет знал, что река обречена. Он был умный, серьезный человек, не склонный к шумным подвижным играм, но после того рождественского обеда вдруг затеял с сыновьями и дочерьми игру в снежки. И к ночи скончался от апоплексического удара. Эверету Стирингу было семьдесят два, да и дети его давно миновали возраст снежковых баталий, но ведь он имел право называть город Стиринг своей вотчиной.