Пол Теру - Моя другая жизнь

— Вы были на озере, святой отец?

— Прекратите называть меня так.

— Но вы же в сутане, тут уж ничего не поделаешь. Давайте устроим на озере пикник.

Дел у меня не было: ни работы, ни чтения, ни сочинительства. Я мог заполнить эту пустоту чем угодно.

— А как мы туда доберемся?

— Отец де Восс даст вам свой мотоцикл.

Я двинулся дальше по тропе, считая, что она пойдет следом. Но она осталась стоять.

— Вам разве не сюда?

— Да, хотя… — Она улыбнулась, но фразу не закончила.

— Что-то не так?

— Лучше, чтобы нас не видели вместе, — сказала она. — Кстати, это еще один повод уехать на озеро.

И только после этих слов я осознал, что на протяжении всего нашего разговора о проказе она попросту со мной заигрывала.

Чем дольше я жил в Мойо, тем яснее понимал, что отец де Восс не очень-то религиозен. Я допускал даже, что он атеист. Обращаться к нему полагалось «отец настоятель». Над церемонным обращением он посмеивался, но, похоже, считал, что настоятель вправе властвовать над всеми. Его собственный дух был все, а религия рядом с ним — ничто. Во время мессы он откровенно скучал и даже выказывал нетерпение, какие-то слова проборматывал, на каких-то задумывался, словно забывал текст молитвы, а на алтарь опирался локтями, как на карточный столик. С облатками для причастия обращался небрежно, тыкал в них пальцем, сортировал, точно это не святые дары, а местные малавийские монеты по шесть пенсов. Несмотря на скучающий вид, на мессе он напоминал ученого, подметающего пол в лаборатории и при этом напряженно о чем-то думающего: на бесстрастном лице остро сверкали глаза. Он верил в себя, потому и не испытывал нужды в Боге. Именно он, отец де Восс, устанавливал законы в Мойо, и, когда он пребывал в хорошем настроении, его тепло согревало всех.

Как-то мне подумалось, что Божье расположение вроде погоды: то солнечно, то облачно, а временами гроза или зябкая пустота, которая может стать прелюдией к чему угодно — этакая неопределенность, которая испытывает веру. Когда отец де Восс бывал счастлив, счастье отпечатывалось на всех лицах. Его дух витал над лепрозорием, и в этом заключалась часть его власти.

Сегодня небеса были пасмурны. Еще за ужином я ощутил, что отец де Восс недоволен.

— Почему вы сняли сутану? — спросил он. Само слово «сутана» делало это одеяние еще более экзотичным. — Она вам к лицу.

Просто и ясно. Из уст отца де Восса это звучало как приказ свыше. Он словно почуял во мне некую нишу, внутреннюю незанятость и решил произвести в священники, избрал — как, говорят, избирает Бог.

— Я не хотел бы вводить людей в заблуждение, — ответил я.

— А может, наоборот, в этом облачении и есть ваша правда.

Итак, моя догадка верна. Он дарует мне сан одним своим словом и мановением руки, потому что он здесь — Бог.

— И на озеро в сутане ехать удобнее, — добавил отец де Восс. — Поверьте, в наши дни и на наших дорогах лучше одежды нет.

Разговор о мотоцикле я завел еще до ужина. И теперь — в том-то и заключалась сложность его натуры — отец де Восс выразил все: и недовольство моим обхождением с сутаной, и готовность одолжить мне мотоцикл. Раньше я никогда ни о чем не просил. Сдерживала его отстраненность. Я подозревал, что в душе он очень одинок. Он с радостью одолжил мне мотоцикл, это был способ приблизить меня, но — одновременно — и обречь на зависимость от его щедрот. Обратиться к нему с просьбой означало признать его власть.

— С парнями из саванны порой трудно поладить.

— Chipongwe, — сказал брат Пит. — Kwambiri.

Он пытался объяснить, что парни из саванны «дерзкие», но звучало это забавно — как, собственно, весь чиньянджийский язык в устах старого голландца.

— Значит, сутану они уважают?

Я проверял слова Пташки.

— Больше, чем вы думаете. — Отец де Восс отодвинулся от стола, чтобы Симон мог собрать грязную посуду.

— Мой черед сдавать, — сказал брат Пит.

Отец де Восс положил руку мне на плечо и чуть сжал его, мягко, но настойчиво.

— Поверьте, — сказал он с нежностью.

Я хотел ответить, что верю в него больше, чем когда-либо и в кого-либо, во всяком случае больше, чем в Бога. Мне нравилась эта обитель — в частности, отсутствием книг, даже религиозных. Картинок на стенах тоже не было — только простенькие деревянные распятия. И я верил в отца де Восса, в его терпение, в его сомнения, в его человечность. А еще в его отвагу и отстраненность. Я верил в его неверие.

— Если вы уверуете в Бога, вам суждена вечная жизнь, — промолвил отец Тушет.

Отец де Восс улыбнулся печальной своей улыбкой и сказал:

— Я просто предлагаю ему верить в сутану, она спасает от дорожных грабителей.

Но я решил ответить отцу Тушету:

— Как верить в то, чего нельзя увидеть?

— Но люди верили во все времена. Вера дает силы. — Отец Тушет побледнел, говорил возбужденно и выглядел каким-то затравленным.

— Только не мне, — сказал я.

— Вот вам-то вера нужна больше всех, — возразил отец Тушет. — Она сохраняет душу и дух. Вы же не дикарь.

— А я, пожалуй, дикарь, — живо откликнулся отец де Восс. Похоже, мой спор с отцом Тушетом его развеселил. — Да, точно, я дикарь.

По тому, что понимает тот или иной человек под словом «дикарь», можно безошибочно определить, давно ли он живет в Африке. Для отца Тушета дикарь был невежественным врагом и даже не вполне человеком. Для отца де Восса дикари — беззащитные люди, не враги, а союзники, вроде несмышленых младших братьев, от которых — по их незрелости — не всегда знаешь, чего ждать.

— Вы имеете в виду, что у дикарей нет веры? — спросил я отца Тушета.

— У них с этим проблемы.

— Решительно не согласен. Так называемые дикари славятся своими страхами. Они боятся всего, что не видно глазу. Их мир в основном невидим, и они принимают его на веру.

— Пол прав, — кивнул отец де Восс. — Здешние африканцы боятся mfiti, невидимых ведьм, которые таскают мертвецов из могил и пожирают. Еще они боятся mzumi, духа мертвых, он может вселиться в живого человека и свирепствовать там, изрыгать проклятия и прорицать будущее.

— Bwebweta, — сказал брат Пит и, поднеся руку ко рту, поболтал пальцами, мол, мелют невесть что. Мне было, как всегда, смешно от его дополнений к чиньянджийским словам, но отец Тушет смотрел на него с испугом.

А отец де Восс продолжал с улыбкой:

— Потому-то, отец Тушет, у вас что ни день крестины.

Я вдруг сообразил, что сам отец де Восс никогда не крестит.

— Так что вера — не признак цивилизации, — добавил я.

Глаза отца Тушета блеснули.

— Вы говорите не о вере, а о предрассудках. Предрассудки не есть Божественная истина.

— Но я хочу видеть то, во что верю. Хочу задавать вопросы. Хочу больше знать.

— Тогда вам грозит опасность. Здесь вы этого не найдете. Мне вас жаль.