Пол Теру - Моя другая жизнь

— И чем же тут занимаются на досуге?

— Я слушаю по вечерам радио или завожу граммофон. Вяжу.

Эти старомодные слова были проникнуты безмерным одиночеством — едва ли я встречал такое где-то еще на британском побережье.

— Еще я читаю.

Я опечалился и даже не пытался продолжить беседу. Сидел поглаживал бороду и почувствовал вдруг, что она смущена моим молчаньем.

— Конечно, тихая жизнь, однообразная. Но мне подходит. — Она наклонилась вперед и спросила: — Что означают буквы на вашем галстуке?

— Королевское географическое общество. Я всегда надеваю его в поход. Помогает блюсти нравственность.

Подцепив золотую эмблемку большим пальцем, я наклонился к Люси, чтобы она могла получше разглядеть буквы.

— Галстук — фаллический символ, — сказала она вдруг.

Мой галстук тут же опустился на прежнее место. Галстук?

— Это же очевидно, разве нет? — Она явно хотела, чтобы я высказался. — Я где-то читала, что галстуки вошли в моду только в шестнадцатом веке. Как раз когда устарели подкладные гульфики на панталонах.

Неужели такое можно произносить без улыбки? Но ее лицо не меняло выражения. Я же выпрямился, чтобы галстук не оттопыривался и не болтался. Даже разгладил его на рубашке.

— В таком случае борода тоже, — отважился я, — фаллический символ.

— Ваша — да.

Бороду я отрастил впервые в жизни. И теперь казался себе похожим на бобра, во всяком случае, лицо стало круглым и толстым. Но, услышав от Люси это потрясающее заявление, я почувствовал: вот она, победа, о которой я и не помышлял. Я-то никогда не хотел отращивать бороду, считал, что бороды в корне меняют личность, и мог привести тому много примеров. Однако Люси мою бороду явно одобряла.

— Некоторые пенисы тоже своего рода фаллосы, — произнес я.

— Вы ведь американец?

— Верно. Приехал сюда, чтобы затеряться.

— Самое место.

Мы выпили еще, потом еще и продолжали по-дружески болтать. Ее замечания были интересны и неожиданны. Ветер гулял по дымоходу и ворошил огонь в очаге. Ночь сгустилась, пасмурная и угрюмая, в харчевню так больше никто и не заглянул.

— Когда закрывается это заведение?

— В половине одиннадцатого. Но если мы уйдем раньше, хозяин, наверно, сразу закроет. Погода мерзкая.

— А если уйдем, то куда?

Она улыбнулась, внезапно и чудесно: лицо не просто поменяло выражение, на нем — в глазах, в изгибе губ — отразилась мысль о прекрасном.

— Мой дом совсем близко, — сказала она. — Можем еще выпить. Вы ведь так и не позволили мне вас угостить.

— Люси, сегодня же ваш день рождения.

Интересно, как закончится этот вечер? Я думал об этом почти с самого начала. Ответа пока не знал, но у меня появилась надежда. Не просто надежда усталого путника на кров, тепло и добрую сказку. Я надеялся на большее. Люси мне очень нравилась, и я был благодарен ей за опеку.

Когда мы уходили, хозяин куда-то отлучился. Оно и к лучшему. Меня обуяла глупая, вороватая робость, точно мы с Люси задумали побег. Одновременно я стыдился, что ухожу украдкой.

— Понавешали сорняков, — сказала она, проходя в дверь под пучком омелы.

Она вывела меня на узкую дорогу; туман клубился и оседал в мутноватом свете, который лился из украшенных рождественскими гирляндами окошек «Ключей».

Потом мы свернули на проселок, похожий на глубокую траншею. Несмотря на темноту, Люси шла уверенно; я же следовал за звуком ее шагов: под ногами похрустывала мокрая галька. Невидимая деревушка осталась позади. Мы шли к утесам. Снизу, из глубоких провалов меж скал, доносилось пенное уханье волн.

— Мне всегда кажется, будто там люди, — сказала она, вслушиваясь в жалобы волн.

— Вероятно, очень замерзшие, — заметил я.

— Очень мертвые, — отозвалась она и чуть погодя добавила: — Уже совсем близко.

Шаги ее мгновенно смолкли: теперь под ногами была не галька, а раскисшая от воды тропинка.

Замечание о мертвых людях меня немало озадачило, я все пытался угнаться за сменой ее настроений.

— Вот и пришли.

В трех-четырех оконцах тлел размытый туманом свет; благодаря ему я разглядел контуры домика, косую низкую крышу, кривоватые стены. Дыхание моря слышалось здесь явственно: волны бились о скалы прямо под нами, изнемогая от муки и тоски.

Дом стоял уединенно, совсем на отшибе. Я, пожалуй, побоялся бы жить здесь один. Но прийти сюда вдвоем с Люси Хейвен — дело совсем иное, уединенности дома это сообщало особую, волнующую прелесть. Мне вот-вот приоткроется чужая жизнь, и я войду. В этом одна из главных радостей путешественника: заглянуть, окунуться и двинуться дальше — словно на миг ступить из темноты в лужицу света.

— Я никогда не гашу электричество, — сказала Люси, отпирая дверь. — Терпеть не могу возвращаться в темный дом.

Пока мы шли сюда из «Скрещенных ключей», я забавлялся выдумкой, будто Люси Хейвен — ведьма или убийца. Мне виделось что-то зловещее и в истории миссис Пикеринг, и в случайном знакомстве с Люси. Она убила своего мужа, люди часто производят обманчивое впечатление , а потом внезапное приглашение в домик на скалах и эта реплика: Очень мертвые люди.

Однако внутри зловещая таинственность рассеялась. В чистеньком, ухоженном доме стоял дух свежевыпеченного хлеба, опрятных кошек и цветов на окнах. Запахи эти от тепла стали острее, благоуханнее, само же тепло расслабляло, располагало к покою. Окажись в домике холодно, я бы насторожился. Но здесь было лишь сумрачно, горели только торшеры возле окон; я различил горшки с вьющимися растениями, корзинку с фруктами на выскобленном сосновом столе; на диване у камина спала кошка, торопливо тикали часы. Вдоль одной стены тянулись стеллажи с книгами, на другой висели какие-то картинки. Но они были в тени — не разглядеть. Да я и не хотел разглядывать, не хотел, чтобы света было больше, мне нравился огонь в камине, тусклый свет торшеров, глубокий мягкий диван, ворсистый ковер.

— Я вяжу джемпер, — сказала Люси. Наверно, подумала, что я рассматриваю вязальные принадлежности, лежавшие на высоком табурете, который одновременно служил лестницей: доставать книги. — Собиралась к Рождеству закончить, но, видно, не успею, Рождество-то в субботу.

— Кому-нибудь в подарок? Джемпер…

— Да. — Она ответила очень серьезно, с каким-то напором. — В Африку. Я вроде крестной матери для одной девочки в Лесото. То есть теперь-то она совсем большая. Я много вяжу для нее и отсылаю. В Африке бывает иногда очень холодно.

Она налила мне белого вина, мы подняли бокалы.

— С днем рождения, — произнес я.

Она нахмурилась и сказала:

— Счастливого Рождества.

Я уселся на диван, оставив для нее местечко рядом, но она села на ковер, ближе к огню. Кошка тут же перебралась к ней; Люси устроила ее у себя на коленях и принялась гладить.