Т. Корагессан Бойл - Дорога на Вэлвилл

Да, она показывала именно на него.

– Уилл, милый, встань, пожалуйста.

Его колени заскрипели, как ржавые дверные скобы, а ноги были словно прикованы к стулу цепями. Но со всех сторон гремели аплодисменты, раздавались крики «Браво!», «Молодчага!» и так далее.

А в следующую минуту рядом оказалась Элеонора, такая милая-милая-милая, и сама, без всяких просьб с его стороны, раскрыла ему объятия.

После лекции были закуски и обычная светская болтовня. Элеонору со всех сторон облепили благодарные слушатели, а Уилл забился в угол, где на него тоже насел целый взвод совершенно незнакомых людей, хлопавших его по плечу, хватавших за локоть, бивших по спине и щедро делившихся непрошенными советами, благими мыслями и выражениями неподдельной заботы. Это было мучительно и продолжалось по меньшей мере в течение трех стаканов молока (Уилл уже привык измерять время порциями своей молочной диеты, ибо они поступали к нему с регулярностью, которой позавидовали бы колокола церкви Святого Евстахия в Петерскилле).

Наконец Лайтбоди остался наедине с Элеонорой. Она взяла его за руку и решительно повела к двери.

Интересно, куда?

Казалось, что от нее исходит ослепительное сияние, куда более жаркое, чем синусоидная ванна или «горячая перчатка».

Элеонора была довольна собой. Она сделала благое дело для Санатория, создала ему отличную рекламу, а главное – ее прекрасно приняла аудитория. Теперь все будут говорить о ее речи.

– Ты видел, как они все толпились вокруг меня? Так стиснули, что я едва могла вздохнуть. Уилл, ах, Уилл! – захлебнулась она, взяв его под руку и по-девичьи прислонившись головой к его плечу. – Ты только подумай, какая честь! Выступать перед всеми этими людьми – перед Синклерами, а там, в дальнем конце стола, сидела такая темная, эффектная женщина, похожая на цыганку, ты видел? По-моему, это была сама Мета! Ну и, конечно, Хорейс Б. Флетчер. А видел такого маленького смешного человечка во всем черном, как будто он пришел на похороны? Это Элмус Оверстрит, банкир. Знаешь, что он мне потом сказал? Ну просто душка!

Уилл прижимал к себе руку жены. Чудесное было ощущение. Исходящее от жены электричество так и заструилось по его телу.

– Ну, и что он сказал? Подожди, дай угадаю. Он приглашает тебя стать его партнером?

Лайтбоди, не сдержавшись, расхохотался. Очень уж славно он чувствовал себя в эту минуту.

– Нет, я знаю! – продолжил он. – Он хочет предложить тебе совершить лекционное турне, чтобы ты советовала женам, как нужно спасать их спившихся мужей.

– Не говори глупостей, Уилл. Хотя, конечно, ты ужасно милый. Я так счастлива, что ты сюда приехал. – Она помолчала, улыбнулась. О, ее губы и зубы! О, как же он ее любил! – Мистер Оверстрит сказал, что не слышал такой прочувствованной речи с того самого дня, когда Джон Л. Салливан выступал на ужине в Элкс-Лодже, описывая, как его сгубило пьянство. И еще Оверстрит сказал, что ты самый счастливый мужчина на свете. Он сказал, что с такой женой ты обязательно поправишься. Конечно, обычная вежливость, но все равно очень мило с его стороны…

Они уже подходили к лифту, где вместо болтливого дневного лифтера дежурил вечерний – весьма сдержанный джентльмен, странновато смотревшийся в тесной ливрее попугайского зеленого цвета, точно такой же, как у портье и носильщиков.

– Может, и из вежливости, но он был прав – я и есть самый счастливый мужчина на свете, – сказал Лайтбоди, пропуская жену вперед. – И я рад, действительно рад, что ты привезла меня с собой.

Вообще-то он заготовил целую речь и, пока она выступала, мысленно произнес ее про себя. Хотел признать свои ошибки, покаяться, сказать, что только теперь понял ее правоту, хотя, конечно, вряд ли стоило так уж откровенничать перед всеми этими чужаками. Он открыл было рот, но до покаянной речи так и не дошло.

– Какой этаж? – спросил ночной лифтер густым похоронным голосом, словно хотел узнать, на каком участке кладбища они выбрали себе могилу. Уилл сбился, не зная, что ответить.

За него ответила Элеонора.

– Второй, – тихо сказала она.

– Да-да, конечно, – прошептал Уилл, пожимая ее локоть. – Я провожу тебя до двери.

Когда лифтер задвинул решетку, он шепнул еще тише – прямо в ее теплое ухо:

– Господи, такое ощущение, что я снова за тобой ухаживаю, как когда-то давно.

Она ничего на это не ответила, но кинула на него такой взгляд, что Уилл прямо замер. Когда-то, еще до кофейной невралгии, измученных нервов и злосчастной беременности, она частенько одаривала его такими взглядами. Сердце у него так и заколотилось.

Возможно, он немного и помедлил перед тем, как войти в номер, – ведь заветы доктора, казалось, были вырезаны на деревянных створках, были высечены на медной ручке, написаны на стенах. И все же Уилл не остановился, ибо ее взгляд подбодрил его, подхватил, словно легким ветерком, и внес через порог. Лайтбоди крепко обнял жену, не давая ей опомниться. Прижал к себе, и зеленый шелк ее платья зашептался о чем-то с его смокингом, а ее не затянутое в корсет, окрепшее от физиологической жизни тело, несмотря на все многочисленные юбки и нижнее белье, оказалось совсем рядом. Уилл задрожал, потерял голову и поцеловал Элеонору.

– Но, милый? – голос ее звучал сдавленно, словно Элеоноре не хватало воздуха. – Дорогой, милый, мне нужно… Видишь ли, Фрэнк, то есть доктор Линниман, назначил мне на эту неделю мочегонную диету… Мне нужно… нужно… в туалет…

Извинившись, Уилл отскочил в сторону, словно обжегся о раскаленную печку. Он не знал, что ему делать с руками, ногами и всеми прочими органами своего тела, которое вконец извело его своими недугами, потребностями и желаниями.

– Отличная речь, Эл, – сказал Уилл, обращаясь к двери, просто чтобы услышать звук своего голоса. – Правда, не совсем по теме. Ты почти ничего не сказала про петерскиллское дамское общество «За здоровый образ жизни».

Из-за двери доносилось мистическое, чарующее журчание.

– И потом, мне было так неловко. Перед всеми этими чужими людьми…

С легким чувственным щелканьем дверь распахнулась, и Элеонора легко, бесшумно ступила в комнату. На ней была только ночная рубашка; расчесанные волосы ниспадали на плечи, как у какой-нибудь экзотической колдуньи или гейши. Лайтбоди узнал эту розовую фланелевую рубашку с кружевной оторочкой на груди и рукавах, узнал – и пришел в неописуемое волнение. Моя жена в ночной сорочке, сказал он себе, и мы вдвоем в комнате. Тут в глаза ему бросились ее белоснежные ослепительные щиколотки, и Уилл стрелой выскочил из кресла.

Она обняла его, и они поцеловались. Он ощутил легкий трепет ее язычка, исходящий от ее тела жар, и его руки сами по себе стали поглаживать, массировать, исследовать знакомую территорию.