Т. Корагессан Бойл - Дорога на Вэлвилл

Уилл был сражен. Чертова брошь! Он боялся взглянуть на бархатную коробочку. Возможно, виной тому были огорчение, разочарование, стыд, но то, что Лайтбоди совершил в следующее мгновение, поразило его самого: он шагнул вперед, неловко сгреб сестру Грейвс, Айрин, в объятия (то есть обнял, как любовник любовницу) и приник губами к ее губам. Уилл прижимал ее к себе и целовал до тех пор, пока не почувствовал что-то теплое и влажное у себя на груди. Сестра Грейвс вырвалась, и на пол между ними скользнула мокрая черная груша.

– Мистер Лайтбоди… – Прерывисто дыша, она отступила назад. – Это не… Я не…

– Уилл, – сказал он. Она целовала его, отвечала на его поцелуй!

– Мистер Лайтбоди, я…

– Уилл.

– Уилл… Мистер Лайтбоди… Я слишком взволнована, простите, я не могу… не могу… Не сегодня.

Не сегодня? Не может сегодня? Но это означает… У него заколотилось сердце. Если не сегодня, значит, в какой-нибудь другой день, да, именно так. И ему не понадобятся виноградные диеты и синусоидные ванны; он уже сейчас был во всеоружии, чего не могла скрыть даже висевшая на нем мешком ночная рубашка.

Но Айрин не поднимала глаз, ее взгляд был устремлен на пол, на сплющенную клизму.

– Я не могу, – повторила сестра Грейвс. Она не смотрела на Уилла, не смотрела на коробочку с брошью, не смотрела на его руки, ноги, на топорщившуюся спереди рубашку, на его больные голодные глаза. – Сестра Блотал, – прошептала она, и ее голос доносился как через вату. – Я должна найти сестру Блотал.

Появилась сестра Блотал с ее мозолистыми руками и железной хваткой, и его эрекция – его славная, его вернувшаяся, его жизнеутверждающая эрекция – сошла на нет. И если Айрин, веровавшая в своего бога, превращала клизму в священный обряд, то сестра Блотал использовала ее в качестве орудия пытки.

Утром снова приходила сестра Блотал, после обеда и вечером – тоже. Где же Айрин? Она неважно себя чувствует. Он надеется, ничего серьезного? Нет, небольшие проблемы с желудком.

Проблемы с желудком. Какая ирония судьбы. А вот Уилла, напротив, желудок перестал донимать. Воцарилось затишье – сначала морские водоросли и псиллиум сделали свое дело, потом смягчающая молочная диета затопила этот гиперчувствительный орган до потери всякой чувствительности. Удивляясь самому себе, Уилл начинал смотреть в будущее с некоторым оптимизмом. И вот вам пожалуйста, накануне виноградной диеты желудок вновь превратился в котел, наполненный кислотой. Эту кислоту Лайтбоди ощущал в горле, на нёбе, на губах, на языке. Он проснулся с эрекцией (ему снились губы Айрин, ее тело, которое он прижимал к себе, наслаждаясь мягкостью не стянутой корсетом груди) и сразу подумал об Элеоноре. Это были нечистые мысли, эгоистичные и похотливые, но – что было, то было.

Часы на бюро показывали 5:05, ночник лучился мягким светом. Дрожа в халате и тапочках, Уилл шаркающей походкой брел по стерильным санаторским холлам. Если в ту памятную ночь с индейкой Уилл крался, стараясь никого не встретить, то сейчас он не таясь шел по безмолвным коридорам. Совесть его отягощало множество грехов, не последним из которых было его нынешнее намерение навязать свое общество несчастной, страдающей жене. Подари мне дочку, Уилл, – так она тогда шептала. Что ж, он готов, и перед лицом этого непреложного факта меркли и ее страдальческая хрупкость, и любые доводы рассудка.

Спустившись на три этажа, Уилл оказался в точно таком же коридоре, как его собственный: яркие лампы, ледяной пол. Комната 212. Постучался – тихо-тихо, затравленно огляделся. Никого, даже медсестры не видно.

– Элеонора? Ты здесь? – Он нажал на ручку, подавив неприятное шевеление в животе, отворил дверь. Свет из коридора просочился в комнату. – Элеонора? Это я, Уилл.

Ничего. Ни звука, ни шороха. Лайтбоди проскользнул внутрь, как вор, и тихонько прикрыл за собой дверь. Элеоноры в кровати не было. Начало шестого утра, а его жены нет в кровати. Тут же мозг ядовитой стрелой пронзила кошмарная мысль: Линниман! Но нет. В этой кровати явно спали – подушка и простыни смяты. Начало шестого, где же она может быть? В ванной он тоже не нашел ответа: зубная щетка, пудра, румяна, влажное полотенце, шелковый халат, памятный ему по более счастливым дням. Уилл вернулся в комнату, порылся в ящичках комода и задрожал при виде милых мелочей: шарфиков, перчаточек, заколочек. На ночном столике лежали две книги в кожаных переплетах с золотыми буквами: «Книга, написанная самой природой» (автор – миссис Асенат Николсон), где речь в основном шла о репке и морковке, и «Культура свободного тела» (автор – Герхардт Кунц), воспевавшая достоинства загорания в голом виде. Этой книге Уилл уделил больше внимания, пролистав бесконечные восхваления солнца и свежего воздуха, а также целительных свойств лугов и пляжей. Особенно увлекло его красноречивое описание того, как группа гелиофилов обоего пола плескалась в ручейке посреди Черного Леса. От чтения Уилл оторвался только в половине шестого, распаленный до невозможности.

На этом, вероятно, все бы и закончилось, если бы он, кладя книгу на столик, случайно не смахнул на пол листок с машинописным текстом. Листок был озаглавлен «Оздоровительный график миссис Элеоноры Лайтбоди». День Элеоноры начинался в пять утра с промывания кишечника, сидячей ванны и массажа в женской бане; затем следовал урок художественной гимнастики и жонглирование палицами в спортивном зале. В половине шестого начинался какой-то «сеанс силезских грязей», а потом – двадцать минут упражнений по глубокому дыханию на верхней веранде.

Верхняя веранда! Листок еще не опустился на поверхность столика, а Уилл, выскочив за дверь, уже несся по коридору.

Однако веранда была пуста, если не считать какого-то плотно укутанного эскимоса, одиноко торчавшего в предрассветных сумерках. Силуэт вырисовывался на фоне балюстрады, с которой открывался вид на сонные крыши Бэттл-Крик. Казалось, эскимос очень из-за чего-то расстроен – убивается, бедняжка, беспомощно машет руками, а ноги его туго спеленуты толстыми одеялами. Разочарованный, Уилл хотел было уйти, но тембр причитаний показался ему знакомым.

– Элеонора? – прошептал Лайтбоди, кутаясь в халат.

Элеонора (если это, конечно, была она) не ответила.

– Восемь… уф, уф… фу-у-у! – простонал женский голос, лица под капюшоном было не видно. Женщина согнулась пополам и снова замахала руками.

– Девять… уф, уф… фу-у-у! Десять… уф, уф… фу-у-у!

– Элеонора?

Бесформенная фигура обернулась к нему, и Уилл увидел страшную маску смерти: кошмарные неподвижные черты, более всего напоминающие сжатый кулак. Лайтбоди проворно отскочил назад, но свет сияющих глаз остановил его.