Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

Собственные замыслы смущали Джо в той же мере, что и печалили. Однако правда состояла в том, что пока он лежал там в одних трусах и курил, Джо еще сильнее руин его бессмысленных мечтаний изводило сознание того, что даже сейчас, в той загадочной мануфактуре идиотизма, неким образом синонимичной его сердцу, они с Сэмми снаряжались для выпуска целой новой производственной линии вздора. Джо не мог остановиться, рождая очередные идеи — дизайны костюмов и задники, имена персонажей и сюжетные линии — для ряда комиксов, основанных на еврейской мифологии и фольклоре; выходило так, словно они все время там были, дожидаясь лишь толчка от Сэмми, чтобы в восхитительном беспорядке выкатиться наружу. Мысль о том, чтобы потратить $974 000, постоянно накапливавшиеся в Кредитном союзе сценических работников Ист-Сайда, и отправить в новое плавание восстановленный союз Кавалера и Клея, так взволновала Джо, что у него аж живот заболел. Нет, волнение было здесь слишком слабым термином. Джо испытывал безумное возбуждение.

Сэмми был прав насчет героев в коротких штанишках в 1939 году; Джо чувствовал, что он прав и теперь, в году 1954-м. Уильям Гейнс и его «Э. К.» взялись почти за все стандартные жанры комиксов — любовный роман, вестерн, военные истории, криминал, сверхъестественное и тому подобное — и вложили в них более мрачные эмоции, менее детские сюжеты, стильный карандаш и хмурую тушь. Единственным жанром, который они по тем или иным причинам проигнорировали (если не считать высмеивания его на страницах «Безумца»), был жанр костюмированного супергероя. А что, если подобную трансформацию попробовать и с этим самым супергероем? Джо не был уверен, что на уме у Сэмми был именно такой вариант, но в конце концов в дело шли его деньги. Что, если бы они попытались делать истории костюмированных героев более сложных, менее ребячливых, столь же склонных к ошибкам и падению, что и ангелы?

Наконец у Джо кончились сигареты, и он бросил всякие попытки сегодня ночью заснуть. Снова натянув на себя одежду, Джо взял из чаши на кухонном столе сочный банан и вышел из дома.

Не было еще и пяти утра, а потому улицы Блумтауна были пустынны, дома темны, незаметны, почти незримы. Постоянный соленый ветерок задувал с моря в восьми милях оттуда. Позднее этот ветерок принесет непостоянный дождь и сумрак, который мистер Эл Баттон попытается немного развеять, включив слабые фары своего фургона, но прямо сейчас никаких облаков даже не намечалось. То самое небо, которое днем в этом одноэтажном городке недорослых деревьев и голых лужаек могло показаться таким же невыносимо высоким и необъятным, как над какой-нибудь выжженной прерией в Небраске, сейчас расстилалось над Блумтауном, точно благословение, заполняя пустоту темно-синим вельветом и яркими звездами. В двух кварталах от дома Клеев залаяла собака, и от этого звука руки Джо покрылись гусиной кожей. Со времени затопления «Ковчега Мириам» он множество раз бывал на Атлантическом океане и рядом с ним; в голове у Джо цепочка ассоциаций, что некогда крепко приковывала Томаса к огромной массе воды, давно уже износилась. Но порой, особенно в такие моменты, как сейчас, когда брат уже был у него на уме, запах моря мог развернуть воспоминание о Томасе словно флаг. Джо тут же слышал храп своего брата, почти животное фырканье, доносящееся с соседней кровати. Вспоминалась неприязнь Томаса к паукам, к омарам и вообще ко всему крадущемуся, точно бестелесная рука. Возникала сильно истертая мысленная картинка Томаса в возрасте семи-восьми лет, в купальном халате из шотландки и домашних туфлях, он сидит рядом с большим «Филипсом» Кавалеров, прижав колени к груди, крепко зажмурив глаза, и с предельным вниманием прислушивается к той или иной итальянской опере.

Тот купальный халат, манжеты которого были обстеганы толстой черной нитью; тот радиоприемник готических очертаний, чья круговая шкала, подобно атласу радиоэфира, носила на себе названия мировых столиц; те кожаные мокасины с вышитыми бисером вигвамами на носках — все эти вещи Джо уже не суждено было увидеть снова. Банальная, казалось бы, мысль, и все же время от времени она странным образом заставала его врасплох и капитально расстраивала. Это был сущий абсурд, и все же под уже данным Джо опытом этого мира, в каком-то глубоком докембрийском пласте, лежало ожидание, что в один прекрасный день (вот только когда?) он вернется к самым ранним главам своей жизни. Все это было где-то там, ожидая его. Он непременно вернется к сценам своего детства, за приготовленный к завтраку стол в квартире неподалеку от Градчан, к восточному великолепию раздевалки в «Милитар унд Цивилшвиммшуле»; не туристом на руины, а совершенно реально; не посредством какого-то колдовства, а самым что ни на есть обыденным образом. Это убеждение вовсе не было чем-то рациональным, и даже не то чтобы Джо всерьез в это верил, однако невесть как оно все же там было подобно какой-то ранней и весьма фундаментальной ошибке в понимании им географии (вроде твердой уверенности, что Квебек лежит к западу от Онтарио), которую никакой объем последующего исправления или опыта никогда не мог до конца стереть. И теперь Джо осознал, что именно такая разновидность совершенно безнадежного, но неустранимого убеждения лежала в самом сердце его неспособности потратить деньги, скопленные им за все эти годы в Кредитном союзе сценических работников Ист-Сайда. Где-то в своем сердце или там, где вскармливались подобные убеждения, Джо твердо верил, что кто-то — его мать, дедушка, Бернард Корнблюм — по-прежнему, несмотря ни на что, может вдруг объявиться. Нечто подобное постоянно происходило. Те, о ком сообщалось как о расстрелянных в гетто Лодзи или унесенных тифом в концлагере Зелендорф, вдруг оказывались владельцами бакалейных лавок в Сан-Паулу или стучались во входную дверь дома своего сводного брата в Детройте. Да, хилые и постаревшие — неузнаваемо изменившиеся или обезоруживающе прежние на вид, — но живые, живые!

Джо вернулся в дом, повязал галстук, надел пиджак и снял с крючка на кухне ключи от машины. Поначалу он не был уверен, куда собирается ехать, но затем запах моря вдруг помедлил у него в носу, и у Джо возникло смутное понятие о том, что он просто возьмет машину, съездит на часок к Файр-Айленду и вернется раньше, чем кто-то узнает, что он вообще уезжал.

Мысль о вождении также безумно возбудила Джо. С того самого момента, как он ее увидел, машина Сэмми и Розы вызывала у него живейший интерес. Самыми счастливыми минутами Джо за всю войну были три краткие поездки, совершенные им за рулем джипа у бухты Гуантанамо. Это было дюжину лет назад; Джо от всей души надеялся, что не забыл, как крутить баранку.