Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— На, Доменико, наслаждайся, — доктор поставил кувшин на стол. — Пей сколько хочешь, а я пойду к боль­ному. Запру дверь снаружи, чтобы спьяну не вздумал прогуляться по улице...

— Хорошо. — Торопливо наполнил бокал, но, стес­няясь доктора, повернулся к нему боком. Первый гло­ток — блаженным теплом разлился по всему нутру. Сквозь зубы всосал мерцавшую жидкость. Снова наполнил бо­кал, проливая вино на стол, исподтишка глянул на доктора — тот укладывал лекарства в сумку, — выпил, и знакомо приятно обожгло горло, на миг окунуло в дурман, но только на миг, еще долгий был путь в ту­манный край, правда легко одолимый... Поставил бокал, потянулся к хлебу да так и застыл — доктор уже с сум­кой в руках как-то странно улыбался ему.

— Слушай, Доменико... — И запнулся.

— Что, дядя Петэ?

— Ничего, просто... — В волглых глазах сквозила грусть, собрался с духом, сказал будто между прочим: — Может, утренняя девка нужна тебе, мой мальчик?

— Что? — Доменико вздрогнул. — Что еще за утрен­няя... Нет, не хочу... Зачем мне...

— Не знаю, так...

— Нет, не хочу... — повторил тише, но прозвучало не очень искренне. Снова наполнил бокал и, смущенный, возбужденно, каким-то чужим голосом крикнул уже вы­ходившему доктору:

— А почему вы... спросили?

Понял его Петэ-доктор, улыбнулся:

— Мужчина ты, вот почему, мой друг.

— А это... не зазорно?

— Что же тут зазорного... Приведу какую-нибудь. Да и вообще, без утренней девки посмешищем станешь в городе. Знаешь что, я приведу, и, если понравится, упомя­ни в разговоре грушу, а нет — яблоко.

— Скоро вернетесь?

— Да, у меня один вызов... Пошел я. Всего...

Не ощущая себя, заходил он по комнате, снова вы­пил, но вино показалось горьким; поспешил заесть хле­бом, сыром и, увлеченный едой, радовался чему-то, да — утренняя девка... Выпил еще и разлегся на тахте поудобней, подложил под голову руки, ах — утренняя девка... Придет покорная, деловитая, готовая... Каморская девка. Гм, каморская, с руками, грудями, еще кое с чем... Запьяневшего, его томило злобное желание по­измываться над каморцами, истерзать если не всех, то хотя бы одну девку, одну женщину. «Пусть придет, встретим ее, встретим, пусть пожалует», — повторял До­менико злорадно. Еще захотелось вина, вскочил — налил себе... Пошел к окну, но ноги заплетались, еле дошел, беззаботно раздернул штору и увидел озабоченно шагав­шего прохожего. Чуть не прикрикнул на него: «Эээй ты, цыц!» — но удержался, не-ет, не потому, что не решился, поленился просто... И так пренебрежительно задернул штору, точно оплеуху закатил каморцу, и буркнул: «Иди ты к...» Налил себе еще, но выпить не успел — внизу хлопнула входная дверь. Замер. Шаги... Одни знакомые. И еще чьи-то... Повеселел, но все равно был в смятении. Открылась дверь, вошел один только доктор! Но доктор тихо сказал: «Посмотри в замочную скважину. Видишь ее?» Доменико припал к дырочке, глаз его изумленно расширился — на нижней ступени лестницы ждала жен­щина, настоящая, во плоти... Именно такая, какую хо­тел, — полноватая. Он выпрямился и... «Ну что, Домени­ко, яблоко или груша? Другой не оказалось, разошлись уже, не обессудь...» — «Груша, груша, очень даже хоро­ша. — Доменико был доволен. — Сочная груша». — «Опья­нел уже, мой мальчик?» — Петэ-доктор пристально всмо­трелся в него. «Не-е, какое там опьянел, — махнул рукой Доменико. — С чего пьянеть — всего четырнадцать стака­нов пропустил». — «Ладно, я пошел, запру тебя опять... Когда прикажешь вернуться?» — «Не знаю... Завтра, по­слезавтра». — «Выгоняешь из дому?! — добродушно рас­смеялся доктор — глаза его сузились, плечи подрагива­ли. — Приду вечером, если еще будет у тебя, лягу спать в соседней комнате. Договорились?» — «Хорошо, — раз­решил Доменико. — Только — я сам выйду к вам, вы не входите, ладно?» — «Ладно».

Петэ-доктор спускался по лестнице, шаги его отдаля­лись, зато чьи-то другие приближались — на пороге воз­никла женщина в плаще. Решительно вошла в комнату, быстро обошла ее, не обращая внимания на Доменико. Стылый взгляд ее, казалось, ничего не замечал. Второй раз обошла комнату, но совсем по-иному: ступит шаг, зацепится взглядом за что-нибудь — за сундук, скажем, — задержится на миг и устремится дальше... опять помед­лит. Шла примерно так: раааз, дватри, чеетыыыре, раз, дватричетыыыре. Внезапно остановилась, резко поверну­лась к Доменико, развязно, вызывающе оглядела и вдруг изумилась:

— Ой, это с тобой?!

— Что?

— Как поживаешь...

— Кто, я?

— Да, забыла... как тебя?..

— Что?

— Твое имя.

— Доменико.

— Как поживаешь, Доменико, а?

— Прекрасно.

— Плащ снять или... — И погрустнела. — Если не нравлюсь, могу уйти, подумаешь. — Она выставила гру­ди.

— Сними, конечно.

— Поможешь? — с наигранной кокетливостью спро­сила она и сжалась вся — пьяный был перед ней.

— Дайте повешу.

— Нет, нет, зачем... — женщина заволновалась.— Очень прошу, очень...

— О чем, сударыня? — От удивления Доменико выра­зился на манер краса-горожан.

— Было раз, какой-то вроде вас говорил вежливо, а потом вдруг влепил мне оплеуху. Вы не... а-а? Пожа­луйста, прошу вас.

— Не бойтесь, что вы!

Женщина робко подошла совсем близко, заглянула ему в глаза и поняла — не врет он, и осмелела, заважни­чала, сказала с сознанием своего превосходства:

— Что, стыдишься, мальчик?

— Нет, — он отвел глаза. «Эх, и она, видно, порядоч­ная дрянь». — Чего мне стыдиться — вор я, что ли, украл чего... — растерялся и заговорил по-деревенски.

— Ладно, нечего терять время, — сказала женщина де­ловито, вешая плащ, и плюхнулась на тахту — проверя­ла, наверное, прочная ли. Встала кокетливо, выглянула в окно и не оборачиваясь кинула Доменико: — Ты славный, да, славный, шлепанцы не найдутся? Измучи­лась в туфлях, ужасно жмут... Так вот, за день берем полдрахмы, за сутки — драхму. Если захочу побаловать тебя, красавчик мой, — две драхмы, а дашь четыре — в любой час прибегу, только свистни, в течение месяца, считая и этот день. Устраивает? — Взглянула на него и похолодела — им снова овладел таившийся в нем хмель, он пренебрежительно кривил губы, слегка покачи­ваясь, потом, налил себе, выпил.

Неторопливо, спесиво приблизился к ней, в кармане отсчитал четыре драхмы, ухватил ее руку и, вывернув ла­донью вверх, вложил в нее деньги, смерил с головы до пят — умаленную, прибитую его взглядом, надежно куп­ленную, приобретенную в собственность. Ошеломленная женщина кинула драхмы на стол:

— Не надо, не заслужила пока.

— Заслужишь, — заверил Доменико. — Заслужишь, ку­да денешься.

— Никуда, — покорно согласилась женщина.

О, как высокомерно оглядывал он убогое лицо, жал­кое: брови почти догола выщипаны и тонко дорисованы углем, глаза — в темных провалах, и захмелевший скита­лец насмешливо отметил: