Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— Ничего, говоришь? — разозлился мужчина, и на лице его круто заходили желваки. — Хочешь, заскрежещу зубами?

— Зачем мне твой скрежет, — поразилась женщина. — Вот если бы смех или плач... Ты засмеяться по­пробуй...

Мужчина помедлил, потом как будто попытался, на­пряженно искривил лицо и воскликнул:

— Как мне смеяться, когда огнем охвачен!

— Вот видишь, смеяться и то не способен.

— Ты прекрасно знаешь, на что я способен, — два се­ления на руках прошел, все эти твои факелы разом под­брошу и подхвачу одной рукой, гвоздь зубами согну и при этом... — Он высокомерно вздернул голову и с до­стоинством закончил: — Играю на флейте, на самом изысканном инструменте.

— И Бемпи играет, — женщина отвела взгляд, — на барабане.

— Хе, — мужчина пренебрежительно махнул рукой, — на барабане! Громыхало!..

— Инструменты все равны, все, — женщина очертила факелами полукружье в воздухе, и тени вокруг, всполошенно метнувшись, вяло, нехотя зашевелились. — А чем плох барабан? Скажешь, плохо звучит?!

— Хе, — мужчина снова махнул рукой, — тоже мне — инструмент...

— Скверный ты человек, Зузухбайа,— в глазах жен­щины было омерзение, — даже того не понимаешь, что, с кем бы ни сравнивал себя, все равно будешь тем, кто есть, тем же самым останешься. Может, непонятно говорю?

— Нет, почему же... Не права ты, а непонятного ниче­го нет.

— Ничего, да?.. И вообще, если бы знал, как не нра­вятся мне твои глаза, леденящие, зеленовато-мышиные, и имя, имя у тебя какое, о-о, Зузухбайа...

Как они разговаривали...

— И имя у тебя какое, — повторила она, оцепенело уставясь во тьму. — Зузухбайа... Зузух-байа, будто змея скользнула в кусты.

— Что ты мелешь! — Мужчина негодующе зажал ей рот ладонью, но подавил вспышку и, перегнувшись к женщине, вкрадчиво шепнул: — Так не обвиться ли крепко змеей? Теплой змеей...

— Правда, такое имя... ты сам попробуй протяни ше­потом, вот так: Зу-зух... байа, и даже громко и быстро — Зузухбайа!.. Правда, будто змея в кусты метнулась... по­разительно... — И искренне, ласково договорила: — Знаешь, Зузухбайа, уходи-ка от нас.

— Ничего не ценишь! — Мужчина вскочил, взбе­шенный ее мягким тоном, поднял широкий воротник. — Ты ничего не ценишь, Анна! Оглянись, присмотрись ко всем и скажи — кто другой знает столько и может так много, и вообще где ты видела мне подобного комедиан­та...

— У настоящего комедианта, — сказала женщина за­думчиво, — у настоящего потешника в глазах не лед и елей, а печальная тайна — это главное.

— О-о, выходит, я уж и комедиант не настоящий! Так, Анна, да?! — вскричал клоун. — Это я, кто каждый день рискует свернуть себе шею! Хорошо, очень хорошо, очень...

— Нашел чем удивить, — спокойно оборвала его женщина. — Как бы высоко ты ни забирался, я всегда на твоих плечах...

— Тогда скажи, — мужчина задыхался, — скажи, кто сравнится со мной в игре, и вообще где ты видела такого музыканта? — И заносчиво добавил: — Настоящего му­зыканта...

— Бемпи играет на барабане, — негромко возразила женщина и, опустив голову, ковырнула ногтем землю.

— Хе, тоже мне инструмент — барабан! Чипо, ну что такое Чипо, и тот справится с барабаном... — И коварно спросил: — Может, не понравилось, что я упомянул Чи­по, сударыня?

От гнева у женщины дернулась рука с горящими фа­келами, но она сдержалась и все же, ненавистно сузив глаза, отчеканила:

— Дрянь ты, Зузухбайа...

Как они разговаривали...

В одни прекрасный день, когда Гвегве, лежа на ци­новке, одурело потягивался со сна, во двор вошел выря­женный во все новое Бибо. Остановился в двух шагах от Гвегве и, осклабившись, развязно сказал:

— Вставай, сонная тетеря, хватит бока отлеживать, вставай, счастье проворонишь, — но, увидев, как угро­жающе потемнело лицо Гвегве, торопливо добавил: — Порадую я тебя, ох и порадую! Вставай, парень, слы­шишь, родной...

— Чего тебе? — Гвегве зажмурился, снова потяги­ваясь.

— Говорю, вставай, неужто врать буду... Вставай, ле­жебока... Девку тебе приглядел. Оженить хочу, слышишь, оженить.

— Чего-о, — опешил Гвегве, — еще чего! На кой мне!

— Как на кой?

— С какой это стати?

— А с такой вот, лоботряс, — оживился Бибо и лукаво пропел: — На-а ко-о-о-й, на ко-ой...

— Какую еще девку... Очень нужна... — И вдруг сму­тился : — Соображай, что несешь.

— Ха, ты еще не знаешь Бибо. — Старший работник нахохлился. — Девку приглядел, другой такой не сыщешь, увидишь — по нраву придется.

— Не врешь?

— Чего мне врать!

— Хи-и, — Гвегве хихикнул, упершись подбородком в грудь. — Несешь черт-те что!

— Знаю, что говорю, — заверил его Бибо. — Пойди-ка умойся да приоденься, все новое надень, поведу тебя кое-куда, спасибо скажешь. Сначала умойся, потом оденься.

— Хорошо.

— И уважь, причешись!

— Чего захотел!

— Причешись, говорю, не велик труд!

— Ладно, поглядим, — буркнул Гвегве.

— А я, покуда ты соберешься, сбегаю домой, живо обернусь... А может, окликнешь меня, как мимо прой­дешь, я сразу же выйду.

— Ладно. Ступай.

Смеркалось. С пастьбы пригоняли скотину. Бибо про­бирался по узкому проулку меж изгородями и, расталки­вая локтями мешавших ему коров, бранился: «Ух, что б вас, ух, леший б вас задрал...» Смеркалось, в воздух проникали пока еще незримые темные крупицы, и неве­сомая плоть дня как бы твердела, — посвежело...

— Поди сюда, да поживей! — окликнул Бибо жену. — Выводи скотину, идем мы с ним. — А когда женщина отошла, проследил за ней взглядом и пробурчал: — Ишь, павой ступает, нашлась царица, чтоб тебе...

Женщина будто и не слышала.

— Всех одной веревкой свяжешь, слышишь?

— Хорошо.

«А где... Да, а где... куда я дел, не пропало бы... — Бибо всполошился, откинув крышку сундука. — Ох, на месте, оказывается...»

Он снова вышел во двор, жена подала ему конец длинной веревки. Бибо схватил веревку и оглядел привя­занную к ней скотину.

— Поросенка не забыла?

— Нет.

— Лошадь оседлала?

— Да.

— Телят сколько?

— Двое.

— Стемнело уж и... Козы тут?

— Тут.

— Я пошел, — сказал, но не двинулся. Жена стояла сзади, и он ждал чего-то. Не дождался и заорал, резко обернувшись: — Может, я ума лишился, рехнулся — спер­ва привел столько скотины, теперь увожу... Чего не спро­сишь, зачем увожу, куда?!

Женщина безразлично спросила:

— Куда идешь?

— Не твоего ума дело! — взорвался Бибо. — Нечего совать свой нос... Видали, отчет ей давай... А ходит ров­но царица какая...

— Бибо, — сердито прозвучало в темноте.

— Иду, иду, Гвегве, иду, родимый, — отозвался Бибо и пригрозил жене: — Погоди, узнаешь у меня, вернусь вот...

— Это я. Гвегве не идет... Не пойду, говорит, — ска­зал хромой работник.

— Почему это не пойдет?.. Умылся он?

— Да.

— И волосы причесал?