Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Жоао угрюмо наблюдал за ними издали: «Ух, ветро­гон, тьфу...» — а дону Диего вздумалось подразнить Жоао, рассердить, и он спросил вроде бы наивно:

— Вы же не знаете, дядя Жоао, возможно, и вправду сестры...

— Видали мы таких сестер! — взорвался Жоао. — Он рыси в лесу не упустит!

Мануэло овладел наконец собой.

— Что, не могли прийти поодиночке, пташки?

— Боялись в одиночку, — кокетливо пояснила строго одетая. — И какая разница, ты ведь и пальцем меня не касался, — и посмотрела очень выразительно. — Верно ведь, Мануэло?

— Верно, Матильда, верно, — кивнул Мануэло. — Правда, было раз, кажется во вторник, случилось нечаянно задеть вас безымянным пальцем за локоть.

— Это не считается, нечаянно же! — воскликнула женщина, отметив про себя: «Славный мальчик, хоро­ший мой...».

А Мануэло недоумевал в душе: «Зачем ей понадоби­лось, хотел бы знать...» — и вспомнил при этом кое-какие прелести строго одетой женщины.

— Послушай, Мануэло, пойдем с нами, — нежно-дивным, в меру трепетным голосом взмолилась жен­щина, утопавшая в кружевах.

— Куда, Лолита?.. — 2удивился Мануэло.

— В Город ярмарок...

— Нет, Бланкита, не могу.

— Почему, Мануэло, почему? — надрывно вопросила женщина с глубоким вырезом.

— Не обижайтесь, девочки. — Мануэло легко поднял­ся с земли. — Не говоря уже о чем другом, прикончат ме­ня там каморцы, но если б даже...

— Мы укроем тебя...

— Но если б даже, — Мануэло не слушал ее, — я был уверен, что меня не тронут, все равно не пошел бы. Не покину эту землю, так как она... Эта вот земля, на кото­рой я стою, — Канудос.

— Подумаешь, какое дело, — поджала губы одна из женщин, одетая по-мужски, только шею ей обвивал пу­шистый песец. — Подумаешь, какое дело...

— Для меня — большое дело... очень.

— Эта вот земля? — Женщина мотнула головой, от­кидывая налезшую на глаза прядь волос. — Идем с нами, умоляем!

— Все, разговор окончен, — сказал Мануэло, и не­привычно холодным был его тон. — Не скрою, все вы очень желанны, но за вами не последую.

— Значит, совсем не любишь меня?! — огорченно спросила нежная, красивая, крупная женщина. Она как раз больше других влекла Мануэло, хотя внешность у нее была несуразной: одним было тело, совсем другой, несоразмерной, — голова, нежное, тонкое лицо с синими глазами никак не вязалось с мощно-массивным телом. Переполнившись ею, сочной, упругоподатливой, Мануэло любил заглядывать в бездонную синь ее глаз.

— Ты мне самого себя дороже, — сказал Мануэло, — но эта земля, Канудос, дороже всех женщин на свете, вместе взятых, и...

— Почему, Мануэло, ну что в ней особенного? — ка­призно не отступала женщина в кружевах, и Мануэло ки­нул взгляд вдаль, улыбнулся небу:

— Свободная эта земля... Я обрел себя на ней.

— А раньше потерян был?

— Да, Матильда... Более того — обрел душу.

Молча лила слезы та, застенчиво опустившая голову, ковырявшая в смятенье землю, и пальца ее не было уже видно — весь ушел в землю.

А истинный кабальеро, провожая немного погодя женщин, орошавших слезами повязки на глазах, утешал их по дороге:

— Успокойтесь донна... У меня сердце разрывается, когда вы плачете... Успокойтесь донна...

В кресле важно, чинно сидел великий маршал Эдмон­до Бетанкур, степенно положив на подлокотники куцые руки. Вид у него был высокомерно невозмутимый, но чувствовалось в нем некое напряжение, и оробело ждал его слов спешно вызванный, мигом представший прозор­ливый адмирал Цицка. Поодаль вытянулся в струну пол­ковник Сезар, и даже сам Кадима притих у стоп мар­шала, нацелив на перетрухнувшего адмирала непо­движные, льдисто мерцавшие глаза. Великий маршал бесстрастно разглядывал серые изразцы стен, медлил со словом, и адмирал тихо ждал, выгнув грудь, онемев, за­мерев в томительном ожидании. «Голову оторву этому Элиодоро, мерзавцу, — приятно улыбаясь, в ярости ду­мал полковник Сезар. — В какой момент объявился, бол­ван, со своими дурацкими новостями, ах, заждалась, на­верно, меня, извелась бедняжка, осточертели же вы все со своими вшивыми пастухами, ах, что за грудь у ней!.. А талия!.. Наверняка корсет... проверим, скоро прове­рим... Конселейро какой-то еще объявился, откуда взял­ся, собачий сын, на мою голову... Пожалуй, нет, если б затягивалась в корсет, не смеялась бы так легко, стес­нял бы он ее... Кретины, каатингу вырубить не сумели! И я хорош, нашел кого посылать... К черту Сузи, эта ку­да лучше, денег зря дал заранее, волноваться, конечно, нечего, выгорит дело, ах, как затрепетала, когда прижал ее к груди...» — но тут хаотичный поток полковничьих мыслей разом оборвался — великий маршал поднялся с кресла, адмирал с полковником энергично расправили плечи, а Кадима взвил свое бескостное тело. Великий маршал размеренным шагом прохаживался взад-вперед, и по-строевому поворачивались к нему лицом полковник с адмиралом — с пятки одной ноги на носок другой, по­четным эскортом сопровождали маршала их угодливые, на все и всегда готовые взоры. Наконец великий маршал остановился, передернулся и вопросил Цицку:

— В порядке военные корабли, те, о которых только нам известно?

— Непорядок у нас исключен, грандиссимохалле.

— В порядке ли — спрашиваю, — нахмурился великий маршал.

— Так точно в порядке, — съежился повелитель вод.

— Смогут ли пройти по реке шириной в тридцать локтей?

— Нет, грандиссимохалле.

— Как дома, все ли в порядке, мой адмирал, что поделывают мои... ваши домашние?..

— Благодарю вас, грандиссимохалле! — горячо вос­кликнул, воодушевленный вниманием, адмирал. — Сын недавно обвенчался с прекрасной...

— Какая ширина реки позволит свободно проходить кораблям?

— Пятьдесят локтей, не меньше, гранд...

— Лодки у нас есть?

— Сколько угодно, грандиссимохалле.

— Как чувствует себя ваша пленительная супруга, сколько выдержит солдат?

— Кто... гранд...

— Болван, лодка...

— Лодки разные — на девять, двенадцать, пятнадцать и двадцать два.

— Сумеете, хале, на восьмидесяти больших лодках сразиться в случае чего с противником на берегу?

— Вдоль берега?..

— Да.

— Предпочел бы высадить замаскированных солдат на берег, подальше от противника, и дать бой на твер­дой почве, грандиссимохалле, — разволновался прозор­ливый адмирал Цицка. — С лодок, сами понимаете... ка­чаются они на воде, не сможем брать их на прицел, а пока подплывем к берегу и высадимся у них на виду, камнями запросто нанесут нам большой урон. Даже втрое превосходя их численно, мы потерпим стратегиче­ское поражение, поскольку...

— Ступай...

— Что изволили приказать, грандиссимохалле?..

— Ничего другого. Ступай!

Двери, как и полагалось всем непотайным, незасекре­ченным, роскошно инкрустированным дверям в прием­ной маршала, затворились со специально предусмо­тренным скрипом. И теперь на полковника уставлены были глаза Кадимы и великого маршала.