Анатолий Агарков - Самои

— Эй, Трофимчик, — ласково сказал он. — Ну-тко, бери свой струмент, поработай немного плечами. Не горюй, что тяжка наша доля. Просто надо привыкнуть. А так, работа не хуже другой, уж поверь мне. А мне забота — научит тебя кое-чему, пока ещё бока от полатей отрывать могу. Будем лошадей ковать, бороны править… Я на такие штуки мастер. Не зря ж…

Однако, Яков Степанович, не успел договорить. Когда он указал молотком место удара, Трофим ахнул кувалдой со всего плеча, и от скобы брызнули искры, сверкнув колючими огоньками. В ту же минуту кузнец повернул заготовку, и на неё опять вслед за молотком обрушилась кувалда. Искры сыпали и освещали землю под наковальней.

— Ах, какой я глупый старик. Ну, чего я испугался и даже подумал, что перевелись в нашем краю кузнечные мастера. А всё-таки ты молодец, Трофим, — вон какой сильный, просто двужильный. Но этого мало. И надо тебе учиться на кузнеца, как следует.

С этими словами Анцупов подхватил щипцами почерневшую заготовку, подошёл к горну, поворошил угли.

— Ну-ка, подручный, подналяг на меха. Отдохни-ка от своей кувалды.

Пересыпкин с перепачканным сажей, но важным лицом, взялся за меха, не проронив ни слова.

— И чего бы мне не покурить? — сказал дед Анцупов и сел на скамеечку. Бережно и заботливо скрутил козью ножку, сунул её в потемневший латунный мундштук, зачерпнул совком уголёк, прикурил, щурясь, и пустил под нос облако дыма.

— Только незачем мне оставаться тут, у самого горнила, — сказал он и перетащил скамеечку поближе к двери, где парком обозначился сквозняк.

Он докурил свою самокрутку, но не спешил приступить к работе, прислушиваясь к ломотным болям в старческих суставах. Тут Пересыпкин проявил расторопность — перенёс щипцами раскалённую заготовку на наковальню и подхватил в руку кузнечный молот. Скоба под его ударами зашипела, заискрилась. Удары становились всё громче и чаще, но дело, казалось, не двигалось. Яков Степаныч с усмешкой глянул на подручного и подхватил оставленную им кувалду. Звон над кузней поднялся ладный, переливчатый. Бим-бим, бум-бум — звонко и радостно отзывалась на удары наковальня. Кузнецы подустали, лица их залоснились от пота, но тут и скоба поблекла, требуя нового нагрева. Старик Анцупов перевёл дух и громко крикнул надломленным голосом:

— Трофим, эй, послушай, она же не куётся. Бросай её в огонь, торопыга. Уморил меня совсем.

И вновь послышались глубокие вздохи мехов и завывание горна. Но угли уже не давали достаточно жару, и Пересыпкин захлопотал у печи.

Маруся Суровцева, пользовавшаяся в Петровке известностью, как единственный почтальон, жила на крайней от озера улице, в маленьком домике, который достался ей в наследство от отца и матери. Трофиму Пересыпкину доводилась племянницей и частенько забегала в кузню попроведать его, передать привет тётке, гостинцы бабушке.

Ждать её с нетерпением Трофиму был самый резон. Маруся по служебной надобности бывала в райцентре и привозила оттуда хлеб казённой выпечки. Среди сельчан он славился своим неповторимым вкусом. Обожала его Трофимова тёща — Марусина бабушка. Встречала его с работы всегда одним и тем же вопросом:

— Маруська-то была?

Племянница пришла в обеденный перерыв. Вместе с Яковом Степановичем, развернувшем на коленях свёрток с закуской, она настойчиво, ради всех святых, уговаривала молотобойца отобедать у неё. Маруся грозилась сбегать домой и принести чугунок картошек.

— Вам обоим что-то блазнится сегодня, — говорил Пересыпкин, взвешивая на руках принесённые племянницей "городские" буханки. — Что я с голоду помираю, или денег у меня нет в столовой пообедать? Из-за чего вы так убиваетесь? Я и этот хлебушек не трону — тёще отнесу, ребятишек побалую. Или думаете, что с пустым брюхом я и не работник? Но кабы знали вы, что со мною сегодня приключилось, так и сами бы про жратву забыли.

Трофим рассказал про обстоятельства, при которых лишился обеда. Потом Маруся принесла ему варёной картошки, а старик Анцупов поделился своим обедом и заставил Пересыпкина его принять и съесть.

Отдохнув и перекурив, кузнецы закончили затвор и продолжали греть и гнуть металл для других заказов.

В конце дня зашёл Вовна, просил-умолял Трофима уступить одну из двух "казённых" буханок хлеба. Не добившись, тайком сунул в Марусин мешок ещё и два тяжеленных кирпича, и Пересыпкин нёс их на горбу все шесть километров до Каштака, предвкушая радость и благодарность домочадцев. А когда со словами: "Принимай, тёщенька, подарок" — бросил мешок на лавку и сломал её, почувствовал, что день закончился. И хотя также неудачно, как и начался, но не бесполезно проведённый, а заполненный нужной и любимой работой.

После семейного ужина он уснул, и опять ему снились тоскующая корова Зорька, заброшенное хозяйство, и искры, искры, искры без конца, и перезвон кузнечных молотов. А из далёкого далёка уж таращилась на уютную избёнку Трофима Великая война.

Экипаж

— Командир, вода поступает, — голос Сычёва был хриплым и дрожал.

— Не промокнешь! — рявкнул Рыков. Он тоже, только казался твёрдым — в душе паниковал.

Не надо бы так с экипажем, подумал Егор, в одной банке законсервированы.

— Сожгут, как пить дать сожгут самураи, — вслух подумал Сычёв.

Лейтенант промолчал. Агапов влез с советом.

— Петька прав — на броню надо бы, командир.

— Сиди, смотри вперёд.

— Дак ни чё уже не видно.

— Тогда слушай.

Агапов стянул с головы шлем.

Подступающая ночь полнилась звуками боя — взрывы, очереди.

Чёрт с ним, подумал Егор, может, пронесёт. Может, не до нас будет самураям — не все же танки увязли. Да и не одна их бригада в атаке — сомнут узкоглазых.

Уселся поудобнее. Неприязненно подумал о лейтенанте — перед самым штурмом припёрся, времени не осталось познакомиться. Что за человек — может трус, может герой? Сунешься в люк, а он шмальнёт в спину, скажет — дезертир. Вполне может — вон как нервничает. А на броню бы надо выбраться — всё надёжнее. Подкрадутся самураи, подожгут, и — прощай, мама дорогая!

— Сидим, глухие и слепые…. - ворчал Сычёв.

Действительно, в тридцатьчетвёрках, пришедших с запада, рации есть и ещё один член экипажа — стрелок-радист. Шмалит себе из пулемёта да тараторит:

— База, база, я одуванчик….

— Может, за подмогой слетать? — предложил Сычёв.

— Заткнись, — посоветовал Рыков.

Не верит, снова подумал Агапов. Где его так пуганули? Вроде молодой. Танк, конечно, знает, и стрелять умеет, а вот воевать не умеет. Нервный он для войны, шибко нервный.

— Давно с училища, командир?

— Тише! Всем трёп прекратить — слушать.

Поспать что ли, подумал Егор. Самое время: заснул, проснулся — в раю. А может, в аду. Мысли потекли неспешные, дремотные, будто старческие.