Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...

Мои родители презирали подобное.

— Какая гадость! Обращаться к каким-то жуликам да и платить за это безумные деньги! Стыдно, мерзко. И к тому же мы разве деньги на мясорубке, что ли, делаем? — мамочка очень сильно гневалась на мои робкие попытки заикнуться о какой-то более-менее приличной, не стыдной одежде. В общем, одевали меня исключительно «из магазина напротив». Можно себе представить... Кстати, так и непонятным для меня остался сей момент: родители моих подруг тоже не печатали деньги на станке, не работали в торговле и не были королевских кровей. Почему же их дочери, в отличие от меня, были более-менее прилично одеты?

Апофеозом маразма был случай, когда мне передали, как девочка из не самой благополучной семьи, троечница и вообще «не нашего круга», сказала обо мне:

— Вот странно! Вроде у девки нормальные родители, не чмо какое-нибудь, а одевают дочь, как чучело. Что они ей приличных шмоток купить не могут?

Это, наверное, забавно, но в ту секунду я, прежде всего, оскорбилась за родителей, за мамочку: надо же настолько быть неразвитой, чтобы не понимать высокие духовные устремления и сверхвысокую мораль моей семьи, обвинять мою маму черт те в чём, за пустяками не видя главного. Впрочем, тогда уже мамочка была известным человеком, и та девочка по-своему, по-мещански понимала: известность не могла не приносить денег, так почему же дочь-отличница известной мамы одета как дочь-двоечница последней нищенки?

Иногда приходится читать воспоминания людей о детстве, в которых авторы подчёркивают, что хотя мамы и не могли обеспечить им одежду, модную и красивую, но зато она всегда была тепла и удобна. Я даже этого сказать не могу... Мёрзла я почти всегда, особенно в «нижней части», так как тёплых колготок мне мама с папой «достать» никак не могли, а все рейтузы мне почему-то были малы и потому страшно неудобны. Я их и не носила, ну, не могла! Между школьной формой и уродской синтетической шубейкой на рыбьем меху отсутствовала хоть какая-нибудь «прокладка». Сейчас в это трудно поверить даже мне самой, но до самой взрослости у меня не было элементарной кофты на пуговицах, простого жакета, снимающегося вместе с пальто в школе.

— Ну, где ж я это возьму? — порой даже как-то виновато спрашивала мама. Мне нечего было ей ответить. Я просто никак не могла взять в толк, а где же эти «необыкновенные» вещи брали родители моих одноклассниц? У девочек были и колготки, и кофточки... А у меня только жуткие мужские свитера, которые я с определённого возраста стыдилась надевать, предпочитая мёрзнуть.

О, колготки! Однажды, лет в тринадцать, осатанев от холодов, я придумала сама, как спастись. Купив жуткие бабские панталоны и тёплые старушечьи чулки, я просто пришила одно к другому. Можно себе представить, как это выглядело! Но на какое-то время жуткий «гибрид» стал моим спасением. Подчеркну: дело было в конце 70-х, в Москве, и я росла не в бедной семье...

Но самое страшное — обувь. Мои ноги лет с десяти уже болели так, что проблематично было просто ходить дольше получаса. У меня в детстве никогда не было удобной обуви! Не знаю, как мама покупала мне туфли, как она их выбирала и подбирала мне, но и летняя, и зимняя — любая обувь всегда мне жала, натирала ноги, порой до кровавых мозолей, до адски ноющих костей. Иногда, приходя домой и скидывая «испанские сапоги», я плакала. Мама мне сочувствовала, но всегда замечала:

— Терпи, ничего не поделаешь, купить ничего невозможно. Разносишь. Надо перетерпеть. В конце концов, все так живут.

Вот в этом она меня убедила. Я была уверена, что все другие девочки и мальчики, а также взрослые мучаются, как и я, но, в отличие от меня (как обычно!) они — герои терпения, сильные и мужественные люди, которые спокойно ходят, даже бегают, не жалуются и терпят. А я, ничтожная тварь, опять реву и хромаю...

Я перестала жаловаться на боль в ногах, очень рано перестала, поняла, что бессмысленно. И старалась терпеть.

Однажды мы с родителями на три дня поехали в Ленинград, на премьеру в тамошнем театре маминой знаменитой пьесы. Один день мы много гуляли, и я «уходила» ноги вусмерть. На следующий день мне было совершенно ясно, что никаких Эрмитажей я не перенесу.

— Я останусь в гостинице, никуда не пойду, — жалобно сообщила я родителям.

— С ума сошла! — закудахтали те. — Приехать в Ленинград и сидеть в номере? Ты идиотка, что ли?

Почему я не стала им объяснять, в чём причина? Трудно сказать... Скорее всего, «неудобная обувь» и разболевшиеся в связи с этим ноги казались мне стыдной причиной, недостойной какой-то, что ли? Я тупо смолчала. А родители потом много лет всем рассказывали, как «глупая Катька», вместо того, чтобы гулять по Питеру, сидела в номере отеля.

— Такой позор! — горестно вздыхала мама.

А ноги «мстят» мне по сей день. Они совершенно больные, изуродованные. И потому с обувью теперь пожизненная проблема. Я лечу свои бедные ножки, лечу... Но уже поздно. Зато теперь благодаря удобной обуви они болят намного меньше, чем в детстве. Я могу много гулять, ходить. А тогда это было совершенно немыслимо. Но родителям до этого не было ровным счётом никакого дела.

Мой любимый, родной человек поначалу нередко обижал меня: говорил, что я не могу, не умею одеваться. Не умею выбирать вещи в магазинах. Я плакала, мне было ужасно обидно. Да, у меня не развит вкус, да, у меня абсолютно неверные представления о собственной фигуре, о том, что мне идёт, а что — нет. Меня, к сожалению, никто никогда этому не учил, не показывал пример, а самостоятельно справиться с этой задачей я не смогла.

— Ты выбираешь одежду, как маскировку! — сердился он. — Хочешь спрятаться за бесформенные тряпки — и это при твоей-то фигуре!

— Именно! При моей! — сквозь стиснутые зубы, чтобы не разрыдаться, бубню я. — Мне надо прятать бёдра...

— Уймись! — он уже почти кричит. — У тебя потрясающая фигура! Тебе дурь надо прятать!

Я реву. Поначалу все наши с ним походы по таким магазинам как «Галери Лафайет» в Париже или «Хэрродс» в Лондоне закачивались ссорами. Я возненавидела магазины, примерки, покупки. Постепенно всё наладилось, конечно, я теперь отнюдь не чучело, одета достойно и не стыжусь своего внешнего вида. Надо было дожить до сорока лет...

— Да-а, тяжёлое у тебя было детство, нищее, — смеётся он. Теперь я тоже смеюсь вместе с ним. Хотя боль в душе, как затянувшийся шрам, саднит: ни девочкой, ни девушкой я ни разу не почувствовала себя уверенной и красивой в своём позорном тряпье. Я даже понятия не имела, как это — быть элегантной и уметь выразить себя с помощью одежды. И украшений у меня никогда не было... До второго замужества — дешёвая деревянная, пластиковая, в самом крайнем случае серебряная бижутерия. Никаких понятий, никакого представления о том, что и как должна носить женщина в моём возрасте. А откуда бы взялось? У мамы до старости — ни колечка, ни цепочечки, НИ-ЧЕ-ГО. Никогда папа ей не дарил никаких украшений. Естественно, ни разу в жизни мой папа ничего подобного не подарил и мне. Мой первый муж... Ну, тут вообще разговор неуместен: достаточно было посмотреть на его бедную мамашу. У безлошадных крестьян никогда не было принято хоть как-то украшать женщин. Какие же могут быть претензии?