Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...

— Чем гордишься-то? — кипятится любимый.

Господь с тобой, родной, какое там горжусь! Ненавижу себя, презираю, но...

...Да, в тот далекий страшный год имени «тройки по труду» жизнь моя изменилась кардинально, стала совершенно иной. Главным её наполнением, её господином, повелителем, начальником и генералиссимусом стал страх. Я ещё не знала тогда, что страх может расползаться в разные стороны, давать неравномерный рост то влево, то вправо, может ползать по организму, вызывая то тут, то там всякие ощущения: боли, тошноты, ломоты, что он может мигать, как красная сигнальная лампочка в самом центре мозга, может затыкать изнутри уши и заливать чем-то серым глаза... Всё это я узнáю, непременно узнáю в течение грядущих лет, долгих лет страха. Конечно, если бы мамочка догадалась тогда, что со мною произошло, наверное, она приняла бы какие-то меры, что-то попыталась бы изменить. Ведь это же ужасно, нестерпимо, когда твой ребёнок так страдает. Любимый ребёнок... Вот, возможно, здесь ошибка в моих рассуждениях. Любимый... Я ни в чем не уверена...

Свой страх я считала заслуженным — я же реально провинилась! Я обожала маму и до смерти боялась потерять её любовь или спровоцировать её нездоровье, плохое настроение, слёзы. А потому я до резей в животе стала бояться школы, контрольных, отметок, вызовов к доске — в общем, всего того, что является нормальной каждодневной школьной жизнью. Таким образом, школа (и музыкальная тоже!) превратилась в мýку. В наказание. В ежеутреннюю пытку болью и тошнотой.

Иногда я не выдерживала и бросалась к любимой мамочке на грудь:

— Мамуля, ведь всё будет хорошо, всё будет в порядке? — а зубы мои стучали.

— Да, конечно же, ты чего, доча? — недоумевала мамочка, гладя меня по голове. Этого мне хватало для успокоения. Минут на десять. Очень скоро я опять начинала слышать стук собственных зубов...

Мамочка иногда страшно удивлялась:

— Не понимаю, что с Катькой произошло? Была малышкой такой храброй, везде лезла первой, ничего не боялась. Я так радовалась, что у меня такой незакомплексованный, в отличие от меня самой, ребёнок...

Ох, мамуля, и тут я не оправдала твоих ожиданий! Прости...

С каким недоумением и недоверчивым ужасом смотрела я на тех своих одноклассников, которые хватали на уроках «тройки» и (ужас!!!) «двойки»! К моему величайшему удивлению, эти ребята почему-то не начинали корчиться от страха, не рыдали, не выбрасывались из окна, а, напротив, как ни в чём ни бывало, играли на переменках, носились, шумели, смеялись — будто ничего особенного не произошло. А разве не случился конец света? Разве можно так легко и просто пережить пришедшую беду? Они что — совсем глупые, тупые, недоразвитые, не понимают, что ли, что дальше жить невозможно? Разве дома их не ждёт ад? Разве вообще возможна жизнь после «тройки»?

Тогда мне даже в голову не приходило, что другие родители могут иначе, чем моя мама, реагировать на школьные оценки детей, а потому подобное странное поведение одноклассников я объясняла лишь их недоумием. Я смотрела на них с жалостью, красочно представляя себе, что тех ждёт дома... Я им сочувствовала. В последующие дни я просто восхищалась их стойкостью и завидовала их силе духа: надо же, после погружения в ад они всё равно спокойны и жизнерадостны. Живут себе и живут... А у меня вот не получается. Какая же я ко всему прочему ещё трусливая, слабая, нюня...

Наверное, тогда же из жизни ушла радость. Вот та обычная детская щенячья радость, которая ПРОСТО ТАК. Если козырнуть музыкальными терминами, то можно сравнить наступившее у меня состояние с режущим слух диссонансом, когда, к примеру, вы играете гамму до мажор и с какой-то дури вдруг жмете на соль-диез, которого быть не может в этой гамме. Вот такой «диссонансной» стала моя жизнь: она «звучала» неправильно, некрасиво, резала слух, глаз и все прочие органы и чувства.

Пожалуй, что обрести вновь радость жизни (бр-р-р, как высокопарно!) мне постепенно удаётся только теперь, тридцать с лишним лет спустя. И то — не в полной мере, с оглядкой, с недоверием к собственным позитивным ощущениям: ведь этого не может быть! Как это можно — радоваться жизни? Это же глупость недальновидная! Беда подстерегает нас на каждом сантиметре!

...И тут же возникают передо мной вечно печальные мамины глаза, скорбно поджатые тонкие губы. Постоянная складочка между бровей, тяжелый вздох: «Боже, как это всё ужасно, тяжело и невыносимо!» Сцепленные, будто в молитве, ладони, ускользающий от меня взгляд...

— Мама, мамочка! Что-то случилось?

— А? Что? — она меня не видит, не смотрит на меня. Или делает вид? — Нет-нет, ничего не случилось... Просто всё плохо...

— Как жить? — это мама разговаривает с пришедшей в гости подругой. — Разве так можно жить? Нет, ты скажи мне, что же у нас за жизнь такая?

Я не вполне понимаю, о чём, о каких бедах идет речь, но мамино страдание ужасно больно отдается у меня где-то в животе. И я понимаю, что смеяться и радоваться, когда моей мамочке так плохо, просто безнравственно.

Ей было плохо на самом деле? Наверное, да. Теперь, когда я понимаю, что рядом с нею, кроме моего брата, совсем не было любимых ею людей, что она была одинока в этой страшной, непонятной, совершенно чужой Москве, ей, конечно же, действительно было лихо. Несчастная женщина... Но в результате она умудрилась создать вокруг себя эдакий Остров Страданий, где, по-видимому, никому уже не было и не могло быть хорошо, весело или хотя бы просто спокойно. В общем, не очень-то хотелось жить...

Перефразирую классика: «Страдать всегда, страдать везде — вот лозунг мой...» Я довольно-таки рано заметила мамино раздражение на всякое «дурацкое», на её взгляд, веселье. У нас дома скучно проходили все праздники: дни рождения, новогодние посиделки и прочие. К примеру, ёлку мы всегда наряжали 30-го декабря вечером, тогда как у всех моих друзей она уже дома по целой неделе стояла, и по этому поводу в семьях давно царило праздничное настроение.

— Вот ещё, глупости какие! — фыркала мама на мои просьбы купить и нарядить ёлочку пораньше.

Как я уже говорила, «веселье» приходило в наш дом только с неким количеством выпитого... Но это было совсем не то веселье, о котором я мечтала.

Ещё эпизод. Когда мне было лет восемь, папа исполнил одну мою мечту: купил катушечный магнитофон с микрофоном! Я была счастлива до весёлых колик в животе. Естественно, что я начала изо всех сил дурачиться и записывать с помощью микрофона всё подряд: собственные шуточки, болтовню с папой, свою игру на пианино и так далее. В общем, веселилась от души и, надо сказать, папа тоже был доволен и не возражал принимать со мной участие во всех этих «глупостях». Но в комнату вдруг вплыла мама и ужасно раздражённо, даже зло начала нам выговаривать что-то типа: «Как же нам не стыдно чёрт те чем заниматься, тратить время на всякую ерунду, проявлять свою недоразвитость!?» и «Бу-бу-бу, бу-бу-бу...». Это «буканье», кстати, тогда даже записалось на плёнку... Папа хихикнул и как-то смешался, моё настроение, естественно, сильно подпортилось.