Аравинд Адига - От убийства до убийства

Аравинд Адига выиграл приз BOOKER в 2008 году за свой первый роман «Белый тигр», в котором блестяще выставил напоказ ужасающую пропасть между богатой элитой и массовой нищетой. После такого оглушительного дебюта от автора неизбежно ждут многого, и второй своей книгой Адига в полной мере оправдывает эти немалые ожидания. И хотя формально это сборник рассказов, правильнее было бы назвать книгу романом в новеллах, ибо они создают впечатление единого целого. Это путешествие по вымышленному городу, по его нищим и зажиточным кварталам, погружение в истории его обитателей. Индия Адиги – это страна, в которой все, независимо от уровня достатка, стремятся вырваться из скорлупы привычного существования, в какое-то иное измерение, где нет бед. Есть что-то диккенсовское в манере Адиги рассказывать о маленьких нелепых людях, заплутавших в лабиринте судьбы. Он посмеивается над ними и горячо сочувствует, он их любит и критикует. И он поразительный мастер по части создания ярчайшего характера с помощью двух-трех деталей, но каких!

Взгляд Адиги на Индию совсем не похож на туристические восторги современного европейца. Он бессовестно уничтожает образ, который с таким трудом созидали прошлые титулованные романисты индийского происхождения.

Джон Стейнбек назвал свой роман об обитателях американской глубинки «поэмой вони, шума, грязи, которые складываются в рифмы мечты и света». Шестьдесят лет спустя и на противоположном конце света Аравинд Адига повторяет его опыт: из грязи, нищеты и убожества он создает красочную и красивую поэму любви и сострадания.

Индия Адиги, Индия изнутри, разительно не соответствует расхожим представлениям о ней. В стране, которая пытается позиционировать себя как один из форпостов демократии и новых технологий, по сути средневековое – кастовое – общество; и пока вы не прочтете Адигу, вы даже не поймете, до какой степени средневековое.

Киттур расположен на юго-западном побережье Индии, между Гоа и Каликутом, почти на равном расстоянии от обоих. С запада его омывает Аравийское море, с востока и юга – река Калиамма. Город стоит на холмах; почва здесь черная, умеренно кислотная. Муссоны приходят в июне и досаждают городу до самого сентября. Затем следуют три сухих, прохладных месяца – это лучшее для посещения Киттура время. С учетом богатой истории и живописных красот города, а также разнообразия укоренившихся в нем религий, рас и языков, мы рекомендуем задержаться в нем на неделю, это самое малое.

Арочные проходы вокзала позволят вам получить первое представление о Киттуре, когда вы прибудете в этот город поездом «Почтовый из Мадраса» (приходит ранним утром) или экспрессом «Западное побережье» (приходит после полудня). Вокзал уныл и грязен, полы его усеяны пакетами из-под готовых завтраков, которыми интересуются главным образом бродячие псы; впрочем, ближе к вечеру здесь появляются и крысы.

Стены вокзала оклеены плакатами, на которых изображен жизнерадостный, пухловатый, пузатый и совершенно голый мужчина, стратегически прикрывающий свои половые органы перекрещенными ногами, он словно плывет над выполненной на языке каннада надписью, гласящей:

Это духовный вождь местной общины джайнов, которой принадлежат здесь три бесплатные больницы и расположенная в центре города закусочная.

Прославленный храм Киттама-Дэви – современное, выполненное в тамильском стиле строение – стоит на том участке земли, на котором, по широко распространенному поверию, могло возвышаться когда-то древнее святилище этой богини. От железнодорожного вокзала до храма рукой подать, очень часто он и становится для гостей города первым «портом захода».

Из привокзальных лавочников мусульманина никто и никогда на работу не взял бы, а вот Раманна Шетти, владелец торговавшего чаем и самсой «Магазина Идеал», сказал Зияуддину: ладно, оставайся.

Но, правда, предупредил – работы много. И чтобы без всяких там фокусов-покусов.

Маленькое, запыленное существо уронило на землю котомку и прижало к сердцу ладонь:

– Я муслим, сэр. Нам фокус-покус запрещается.

Зияуддин был человечком маленьким и очень смуглым, с пухлыми, как у младенца, щечками и эльфийской улыбкой, выставлявшей напоказ крупные, белые, кроличьи зубы. Он заваривал для посетителей чай в огромном, заросшем пятнами ржи чайнике из нержавейки, с гневной сосредоточенностью следя за тем, как закипает, переплескивается через край и шипит в пламени газовой горелки вода. Время от времени он опускал ладонь в одну из стоявших пообок от него помятых, также сделанных из нержавеющей стали больших банок, чтобы затем бросить в кипяток горсть порошкового черного чая, или белого сахара, или щепоть истолченного имбиря. А затем, поджав губы и задержав дыхание, подцеплял чайник левым запястьем, наклонял его и сливал горячий чай в сито, и чай просачивался сквозь крошечные, забитые сором дырочки в маленькие, конусовидные стаканы, стоявшие в ячейках картонки, предназначавшейся изначально для яиц.

Затем он переносил картонку со стаканчиками к столикам и страшно радовался, когда грубые завсегдатаи чайной прерывали свои беседы выкриками: «И-раз! И-два! И-три!» – это они подсчитывали стаканчики, которые Зияуддин со стуком ставил перед ними. А после эти люди могли увидеть его сидящим на корточках у боковой стены лавочки и мывшим посуду в большом, наполненном словно бы трюмной водой корыте; или заворачивающим жирную самсу в вырванные из школьного учебника по тригонометрии страницы, дабы ее можно было доставить заказчику на дом; или вычерпывавшим из сита ошметки чайных листьев; или затягивавшим ржавой отверткой шуруп, вылезший из спинки стула. Когда же кто-нибудь произносил английское слово, он бросал любую свою работу, оборачивался к посетителям и во весь голос повторял услышанное («санди-манди, гудбай, секси!»), и все они покатывались со смеху.

Ближе к ночи, когда Раманна Шетти уже намеревался закрыться, в заведении появлялся Тхимма, местный алкоголик, покупавший каждую ночь по три сигареты и ревевший от восторженного веселья, наблюдая, как Зияуддин, прижавшись попкой и бедрами к гигантскому коробу со льдом, заталкивает его в лавочку, дюйм за дюймом.

– Нет, вы посмотрите на этого сопляка! – бил в ладоши Тхимма. – Каков боец, а! Ледник-то раз в десять больше его.

И, поскольку он при всех обозвал Зияуддина сопляком, Тхимма вкладывал в ладонь мальчику монету, двадцать пять пайс. Мальчик оглядывался на Раманну Шетти – можно? А когда Раманна Шетти кивал, сжимал кулак и вскрикивал по-английски: