Катерина Шпиллер - Дочка, не пиши!

На этом историю о моих сетевых войнах можно и завершить. Но закончить ее я хотела бы записью, сделанной Мариной Казанцевой о моей книге «Мама, не читай!».

Многие сказали бы: чего, мол, трясти старым бельем – все, мол, прошло. Ничего не прошло! И пусть запоздало, но надо назвать вещи их настоящими именами.

Галина Щербакова во многом раскрылась в своем творчестве, во всяком случае, в последние годы. Но и ранее, если внимательно читать, хорошо заметны следы «творческого эксперимента», который подмечался дочерью, но оставался ею не понят в свое время. Щербакова часто заводила с Катериной туманные разговоры о некоей «плохой дочери», а в дальнейшем следы этого обнаруживались в очередной книге. Еще задолго до семейного разрыва тема «плохой дочери» частенько звучала в книгах писательницы, причем в персонажах просвечивал реальный образ – упрощенный, искаженный. Вот это автор книги «Мама, не читай!» и называет безнравственностью, а я называю приемами отработки удара на живом человеке. Выставлять свою дочь на всеобщее поругание, слегка припрятывая это литературными приемами, – дело подлое, тем более что сама дочь в те поры ни сном ни духом не ведала про подобные эксперименты. Чего хотела писательница? Унизить, растоптать дочь? Едва ли. Я полагаю, Щербакова ощущала себя достаточно величественной фигурой, чтобы снисходить до таких мелочей. Ей требовался материал, и она легко заимствовала из окружения то, что находила подходящим, перекраивая образ угодным ей способом. В этом нет ничего профессионального, ничего мастерского, простое ремесленническое обстругивание послушного полена. Мне это напоминает ситуацию из «Театрального романа» Булгакова в той части, где некий литератор, усердно истребляя водку и салаты, попутно раскручивал собеседника на откровенность, отечески журя за незрелость творчества и обсуждая с ним стороны издательского дела, сам усердно фиксировал образ, чтобы затем вставить в свою книгу – оболганный, искаженный, примитивный персонаж. Вот это гадко и низко. Как будто люди мусор, чтобы рыться в них. Еще мерзостней, когда литератор проделывает это с собственной дочерью.

Это постоянное, безвариативное перекочевывание образа «плохой дочери» из книгу в книгу Щербаковой, рисование ее трупно-мрачными, истеричными красками, раздергивание дочери на нитки, создание из нее пугала для героини – альтер эго автора, есть очень грязная творческая кухня. В этом ощутимо видится ненависть, что бы там Щербакова ни говорила О. Б., как бы ни рисовала себя страдалицей. Это театр, тем более отвратительный, что актеры в нем фальшивят.

Многие тут говорили: а вот со мной было почти так же, но я же не… и так далее. То есть каждому естественно ставить себя в пример. А правильно ли это? Ведь происходит то же, о чем пишет и Катерина относительно своей семьи: требование снять свою голову с плеч и приставить чужую, более умную. По-моему, все ясно: Катерина пишет о системе подавления личности, царящей в ее семье. По откликам читателей я вижу, что они делятся на две части: одна испытала это на себе и понимает это, вторая слепо следует образцу. Именно поэтому я считаю книгу Катерины такой важной. Вскрывается гнойник нашего общества, а оно, покрытое струпьями застарелых моральных болячек, все еще не понимает, что лечиться надо. А для этого надо признать проблему.

Скрывая с молодецким видом симптомы моральной недоброкачественности, многие в своих семьях творят ложь и насилие под прикрытием заботы о детях. Вот на разоблачение этой семейной лжи, вполне осознанной, и направлена книга Шпиллер. Мне, кстати, тоже поначалу не пришлась по душе ее исповедь, я тоже осуждала автора, гораздо резче, более жестоко, чем многие тут. Но в какой-то момент и до меня дошло. То, чего не хватало мне для понимания ситуации, я получила из обсуждения книги. А окончательно все по своим местам расставило «блестящее» эссе Режабека. Вот тут многие пишут: недостает книге Катерины объективности: как можно доказать факт нелюбви родителей к ребенку? Отвечу: уж больно разные формы принимает эта пресловутая родительская любовь. И только сейчас, через столько лет, произошло у Катерины осознание этого факта, а до этого была зашоренность сознания, табу в мозгу, блокировка на блокировке.

Знаете, что ни говори, случай Катерины – очень показательный пример домашнего насилия над личностью. А у нас ведь признают достойным осуждения только физическое насилие, да и то не всегда, что следует из многих комментариев. «Ах, щупал братец! Ах, родители не обращали внимания! Ну и что такого?» Как видите, равнодушие к ребенку недолго пребывает в области чисто умозрительных форм, оно, поддерживаемое той же внутрисемейной моралью, неизбежно продолжается и в физическом воплощении: девочка уже не только служит резиновой куклой старшему брату, но и беззащитна перед любым сексуально озабоченным подонком – семье наплевать. Право, каменный век какой-то.

Вот что происходит, а тут долдонят: тряпки, шмотки, детские обиды. Да, и обиды тоже – за обман, за игру на детской привязанности, за притворство. Как говорили тут – время ушло, и нечего вспоминать. А ведь не ушло! Мать до конца жизни продолжала использовать дочь, как боксерскую грушу для отработки удара, играла в нее, как в куклу, придавая ей требуемую форму, – как девочки, когда играют в дочки-матери. Хорошая мама классно смотрится на фоне плохой дочери! Вот Щербакова и оттеняла себя образом плохой дочери. Так она писала, писала, поливала, поливала, крутила своему персонажу руки-ноги как угодно, ставила в любые позы, еще и получая разрядку за письменным столом.

И вот после этих литературных изысканий, как гром среди ясного неба – книга Катерины! Вот неожиданность! А чему удивляться? Все закономерно – все же писательско-журналистская семья. Предвидеть надо было такой исход. Несколько лет вдали от «нежной родительской любви», и пелена с глаз сползла, плотные сети лжи осыпались трухой – настало время оценки себя и своего места в семье.

Так что нечему ужасаться и изумляться. Да, столько лет молча сносила оплеухи, а теперь заговорила. Ну, раньше не получалось, теперь получилось. Удивительно, что это стало такой неожиданностью для родичей Катерины. Вот это, право, находится за пределом моего понимания: естественнее было бы предвидеть ответ дочери и не впадать в негодование по поводу того, что прорвало эти давно нечищеные Авгиевы конюшни. Не обиды детские тут нарисованы, а вся тонкая кухня подавления личности в ребенке.

Кроме жизни в Сети, реальная жизнь, естественно, тоже била ключом. Собирая по крупицам информацию о том, как узнала про мою книгу мать, я составила примерную картинку развития событий. Хотя и остался один не вполне ясный для меня момент. Кто же все-таки был тот гонец с плохими вестями? Кто, прекрасно понимая, какая может быть реакция у родителей, принес им в клюве «добрую весть», да еще и пересказал своими словами содержание книги? Кто решился на подобное? Ставя себя на место этого человека, я не могу понять, на самом ли деле он хорошо относился к моим родителям и беспокоился об их здоровье. Что же это за личность в ближайшем кругу семейства Щербаковых? Впрочем, кое у кого вполне мог быть мотив. Но об этом чуть позже…