Григорий Свирский - Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»

Ни серые кошки в нее не проникнут, ни мыши.

Приходивший ушел, но высокая тень от него Продолжала лежать на полу От двери поперек до подушки.

Я проснулся и первое чувство (как его назову?) Трепет?

Холод?

Гул в ушах и в груди, А-а, то сердце мое бьется в горле Как зоб у поющей лягушки.

Или может то комната бъется в истерике?

В ней никого.

Что ее испугало, так что стены заколыхались?

Так что на ноги встанешь и чувствуешь Все поплыло.

Вот все встало на место, И лишь ощущенье осталось – Этой ночью за мной приходили… » [1] Автор стихотворения «Этой ночью за мной приходили» поэт А. Казаков.

Все долго молчали.

Сергей схватился за голову.

– Страшные стихи!

– Гениальные стихи! – спокойно возразила Люба. Только гений может так точно выразить сущность наших «лепетунов», годами живших с морозящим и мысль и душу ощущением-памятью, которая парализовала их поколение на целый век : «Этой ночью за мной приходили…» В этом суть всех наших «тварей дрожащих – нашей интеллигенции в эпоху СПЕЦ лагерей и больниц

– Да-да, в этом что-то есть, – неохотно процедил Сергей.– И у нас страх еще не выветрился. А в отцовском поколении?! Отец о многом со мной говорил, он был на флотах – гром и молния, и не скрывал этого. Но я знаю о чем он молчал. Всегда молчал? «Не загребут ли вторично?»

То-то моя женка о Тоне по ночам бормочет: «Тоня – Тонечка!»; спросонок, думал. Или поразила чем-то… А ведь правильно наша дорогая гостья заметила. Гении на Руси долго не живут… Ну, раз так, милые наши страдалицы, выпьем за погибшего гениального поэта Антонину Казакову по русскому обычаю, не чокаясь… Если не чокаются – никакие доказательства не нужны…

– Увы, все доказательства появляются слишком поздно, – снова всплакнула Катя, осторожно ставя хрустальный бокал на стол. – Люба, вы снова на химфаке? Как вам там?

Люба улыбнулась горьковато.

– Все студенты, кроме ребят из моей группы и двух преподавателей, убеждены, понимаешь, у-беж-де-ны! что Рябова пыталась покончить с собой. Я никого не перубеждаю. Сил нет….. Деканат предлагал академический – отказалась, Чтобы потом восстановиться, нужно пройти медкомиссию, а я уже товар негодный. Пока были ожоги даже на лекции не пускали. Инспекторша наша Верка – серый медведь, торжественно меня выпроваживала, говорила «поликлиника запрещает вам учиться». Ребята выручили – все под копирку писали. Лето сидела в санатории, потом в горах занималась как проклятая. Осенью сдала экзамены за четвертый курс, с полимерами и псевдополимерами распрощалась. Диплом делаю по истории и философии науки…

Честно признаюсь, о прошлом молчу. Лишь однажды не сдержалась. Когда встретилась с Пшежецким. Мы столкнулись нос к носу у входа на химфак. Странно, я не почувствовала ни злобы, ни ненависти. Мне показалось будто меня облили клеем – нечто подобное я как-то испытала в Черном море, когда медузы облепили меня со всех сторон. Пшежецкий растянул в улыбке мягкие, как диванные подушки, губы и сказал: «Вы прекрасно выглядите: какой черт меня дернул – забыть, что на курсе две Рябовых». В глазах его не было ни смущения, ни раскаянья…

И тут меня действительно «черт дернул».

– Вы меня чуть не убили по ошибке. Но ведь другую Рябову, Таню с Урала, вы убивали насмерть. Осмысленно. В здравом уме и твердой памяти… Выстрелом в упор. Беззащитную Таню с Урала не спасал бы никто, и вы заранее знали об этом….Не слишком ли дорогая цена за звание «старшего научного» или даже за вашу докторскую диссертацию?! Ведь это не просто пустая фраза «Итти по трупам». Вы впрямую, без стыда и совести, шли по трупам… Шли-шли по трупам… к светлому будущему, и вот дошли…

– Люба, неужели вы не понимаете, что меня принудили. Что это система, наши кандалы, невидимые, без кандального звона, ручные и ножные кандалы, и я жертва, как и вы…

Тут выскочил из дверей близкий друг Пшежецкого, секретарь комсомольской организации химфака Эдик Караханов. Нашего разговора он не слышал, но по лицу Пшежецкого понял, что разговор был Пшежецкому неприятен. Он тут же похлопал меня по плечу, приговаривая:

– Она у нас молодец, все понимает, не обижается…

Я едва не бросила ему в лицо, что он превратил комсомол химфака в помощника смерти, но – не решилась…

Тут снова заглянул к нам Сергей, и, подвигав своими сросшимися бровями, дал понять, что время обеда, их ждут в столовой, и готов гостью деликатно проводить до дверей.

Люба резко ответила, что Катя ее лучшая гостья, она явно еще не обедала, и поесть ей совсем не плохо Катя, естественно, от обеда не отказалась. Ела молча, все время вытирая рот салфетой. Разговор не клеился.

Адмиральша прошествовала в столовую и отчитала домработницу за плохо вычищенный хрусталь. Катя сжалась в комочек, Сергей потащил нас в гостиную. Он достал коньяк, включил «Грюндик», медленная мелодия гавайской гитары наполняла комнату стереофоническим уютом.

– Ну, дорогие, хватит о кошмарах!

– Сергей уже превращался из инженера в ответственного работника райкома партии и, вкушая все прелести жизни, собирался в очередную заграничную командировку .

– Уверяю вас, – обратился он к Кате, – армянский коньяк лучше французского, но, если вам не нравится, я могу предложить «Карвуазье».

Катя выпила коньяк залпом – похоже, это был первый коньяк в ее жизни, – и поперхнулась.

– Дорогая Катя, – успокаивал ее Сергей – вам нужно быть поспокойней. Поверьте, что при советской власти можно очень прилично жить.

И снова пелена будничных дней. Огромные часы в столовой кажутся мне живыми. Циферблат осуждающе смотрит на меня сверху вниз: я в очередной раз иду лгать. Госэкзамен по философии начнется через час. Это последний экзамен в университете, впереди – диплом.

Вытягиваю билет: поток многолетних вузовских стереотипов – критика буржуазных теорий классиками марксизма, гармоническое развитие личности при коммунизме.

В СПЕЦпалате я развилась настолько гармонично, что теперь мне все это на один зубок.

Когда экзамен кончится, решения государственной комиссии, выкрикивают по алфавиту. – Потапов,– отлично, Рябова! – Отлично…

Кто-то еще отделяется от толпы. Это мой двойник – открытый лоб, доверчивые глаза, а главное – кожа… Я щупаю свое лицо – кажется все в порядке…

И вдруг Сокол – неудовлетворительно! У меня внутри будто что-то оборвалось. Двойка на госэкзамене означает отчисление, пересдавать нельзя. Из университета вылетает мой приятель за пять месяцев до получения диплома. Он вытирает взмокший лоб и натягивает в улыбке побелевшие губы: «Плевать»…

У Ильи Сокола год назад умер отец, в доме остались больная мать и дряхлая бабушка. Поэтому слово «диплом» там произносят с молитвенным благоговением, веруя, что именно в нем и заключено спасение.