Луи де Берньер - Мандолина капитана Корелли

В Румели находилась небольшая команда англичан – энергичных дилетантов (никто из них не говорил по-гречески): они тренировались всего один день, после чего их сбросили на парашютах, причем того новейшего типа, где провиант и рации крепились к верхним стропам и звучно шмякали солдат по голове при приземлении. Эти британцы координировали деятельность партизанских групп, намереваясь взорвать виадуки на одноколейной железной дороге – в конечном счете, главном пути снабжения из Пирея на Крит и дальше в Тобрук. Они полагали, что разрозненные группы, естественно, будут рады встать под командование английских офицеров, и греков так впечатлило это самоуверенное предположение, что они почти сразу же поддались ему.

Однако имелась одна группа, называвшаяся ЭЛАС, [107]которая служила боевым крылом организации под названием ЭАМ, [108]– та в свою очередь контролировалась комитетом в Афинах, а его члены принадлежали к ККЭ. [109]Умные люди немедленно сообразили, что любая группа с подобными мандатами должна быть коммунистической, а цель создания таких замаскированных командных цепочек контроля – скрыть от рядовых граждан то, что они являются коммунистической организацией. Первоначально они набирали новых членов из всех слоев общества, включая венизелистов-республиканцев и монархистов, а также умеренных социалистов, либералов и коммунистов; и всех с легкостью облапошили, заставив поверить в то, что они являются частью национально-освободительной борьбы, а не винтиками некоего изощренно скрытого заговора, больше стремящегося захватить власть после войны, чем нанести поражение участникам Оси. Англичане дали им оружие, потому что никто не верил опасениям английских офицеров: мол, это только создаст проблемы в дальнейшем, – и никто не верил, что смуглые иностранцы смогут доставить англичанам какие-либо неприятности. Командующий бригады Майерс и его офицеры пожимали плечами и продолжали выполнять свою работу, а ЭЛАС лишь помогала или подчинялась им, когда считала нужным. Задача Майерса и его офицеров была невыполнимой, но они достигли всего, что поставили перед собой, – мужеством, терпением и elan. [110]Они даже завербовали двух палестинских арабов, о которых как-то забыли во всеобщей неразберихе 1941 года.

Мандрас мог примкнуть и к ЭККА, и к ЭДЕС, и к ЭОА, но вышло так, что первыми он встретил в Румели боевиков ЭЛАС, а командир, взявший его в своей особый отряд, был неприкрытым коммунистом и этим гордился. Он был достаточно проницателен, чтобы понять, что Мандрас – растерянная душа, немного озлобленная, сама не знающая отчего, что он достаточно молод, чтобы восхищаться звучными названиями возвышенных идей, достаточно одинок и печален и ему стоит дружески помочь.

Мандрас ненавидел горы. Конечно, горы имелись и дома, но там их бескрайность окружали пенные массы открытого моря. Совсем не такие горы, как румельские: эти закрывали горизонт и охватывали его, словно объятья громадной, уродливой и несдержанной тетки, и к тому же напоминали о боях на албанской границе, стоивших ему рассудка, товарищей и здоровья. Они давили, наказывали его, хотя Мандрас знал, как они ведут себя, еще толком не рассмотрев их. Он уже знал, каково поджаривать у костра бедра и живот, пока зад и спина промерзают до костей; каково раздеться зимой догола и, держа одежду над головой, переходить вброд стремительные потоки, когда перехватывает дыхание, а тело превращается в сплошной кровоподтек. Он уже знал: чтобы победить итальянцев, нужно рассчитывать, что понадобится примерно вдвое меньше сил, чем у них, – он умел заряжать и стрелять из «маннлихера», когда из второй руки льется кровь и ею же приходится затыкать другую рану. Он уже знал, каково жить мечтами о Пелагии, разделяя по-братски судьбу любимых товарищей, которые к вечеру могут погибнуть.

Поначалу Мандрас вступил в ЭЛАС, потому что выбора у него не было. Они с приятелями праздно проводили время в небольшом укрытии из кустарника, листья которого служили им постелью, и тут их окружили десять человек, несказанно их удивив. Все были облачены в остатки обмундирования, опоясаны патронташами, за ремни заткнуты ножи – и все столь бородаты, что выглядели совершенно одинаковыми. Их командир выделялся красной феской, которая служила бы плохим камуфляжем, не будь такой вылинявшей и грязной.

Мандрас и его друзья смотрели снизу в стволы нацеленных на них полукругом легких автоматов, а человек в феске произнес:

– Выходи.

Парни неохотно поднялись и вышли, опасаясь за свои жизни и держа руки на затылках, а несколько боевиков вошли в укрытие и выбросили наружу их оружие, загремевшее по земле тем странным тупым металлическим звуком, что заглушался деревянными ложами и смазкой.

– Вы с кем? – требовательно спросила феска.

– Ни с кем, – в замешательстве ответил Мандрас.

– С ЭДЕС?

– Нет, сами по себе. У нас нет названия.

– Все равно, – сказала феска, – возвращайтесь-ка в свои деревни.

– У меня нет деревни, – сказал один из задержанных. – Ее сожгли итальянцы.

– Значит, так: или вы идете по домам, оставив нам оружие, или сражаетесь с нами до конца и мы вас убиваем, или присоединяетесь к нам под моим командованием. Это наша территория, и никто сюда больше не вторгается, особенно ЭДЕС; так что выбирайте.

– Мы пришли сражаться, – объяснил Мандрас. – А кто вы?

– Я – Гектор, но на самом деле меня зовут не так, а настоящего имени моего никто не знает, а это… – он указал на свое войско: – …местное отделение ЭЛАС.

Бойцы ухмылялись весьма дружелюбно, что совершенно не сочеталось с властной физиономией под феской, и Мандрас оглядел своих.

– Остаемся? – спросил он, и все согласно кивнули. Они слишком давно были на войне, чтобы бросить ее. Хорошо, что нашелся руководитель, который, наверное, знает, что делать. Тяжело бродить, подобно Одиссею, с места на место, вдали от дома, придумывая, как еще сопротивляться захватчикам, и зная, что эти действия, вроде бы, ни к чему не приводят.

– Ладно, – сказал Гектор. – Пошли с нами, поглядим, что вы такое.

Все еще безоружных, их повели маленьким строем в крохотную деревушку в трех километрах. Похоже, она состояла только из бродячих собак, нескольких покосившихся домишек, чьи камни растеряли раствор и удерживались друг на друге только силой тяжести и по привычке, да тропинки, которая со временем жизнерадостно расширялась в пыльную улицу. Один дом охранялся боевиком. Ему Гектор и подал знак:

– Давай его сюда.

Партизан вошел в дом и пинками вытолкнул на солнечный свет изможденного старика; тот, голый по пояс, остановился, дрожа и моргая. Гектор вручил Мандрасу кусок веревки с завязанными на ней узлами и, показав на старика, сказал: